Моя малышка

Уиллоу не прощается. Только еще раз спрашивает:

– Значит, позаботитесь? О Руби?

Однако искренней заинтересованности в словах не чувствуется. Уиллоу задает вопрос лишь для порядка – должно быть, думает, что так положено в подобной ситуации. Своеобразный этикет. Перед тем как оставить своего ребенка посторонней женщине, надо убедиться, что он в надежных руках. Однако, глядя на девочку, Уиллоу на секунду замирает, а голубые глаза, кажется, даже наполняются слезами. Крокодиловы слезы, думаю я. Вот лицемерка.

Уиллоу подходит к девочке, гладит по головке и шепчет «до свидания». Потом отворачивается и идет к двери, на ходу вытирая рукавом неискренние слезы.

– Буду любить, как родную дочь, – обещаю вслед Уиллоу и запираю за ней дверь. Смотрю в окно, чтобы убедиться, что девчонка ушла. Уиллоу уныло тащится по улице под холодным апрельским дождем. Потом гляжу на малышку, не в силах отвести глаз от ее пухлых щечек, белых волосиков и сияющей беззубой улыбки. «Моя, – проносится в голове. – Теперь ты моя девочка».

Уиллоу

Сама не заметила, как мне исполнилось шестнадцать. Тогда-то и произошли все эти события, за какие-нибудь три недели. Был конец зимы. Не могла дождаться, когда же наступит весна, но снег продолжал сыпаться из мрачных серых туч. Каждый раз, когда отправлялась на прогулку с Мэттью, ужасно мерзла. Спортивной куртки и кед в такую погоду было явно недостаточно. Особенно тяжело было стоять на остановках, дожидаясь автобуса под холодным ветром. Из одежды у меня были только платья и свитера, которые покупал Джозеф, поэтому была вынуждена ходить с голыми ногами.

По ночам мерзла под тонким лоскутным одеялом. Широкая футболка не грела. До утра тряслась и покрывалась гусиной кожей, а когда Джозеф задирал футболку, дрожала еще сильнее. Примерно тогда у меня появилась новая привычка – придумывать, как бы я убила Джозефа, если бы могла. Мысли о маме и придумывание разных «люблю тебя, как» сменились фантазиями о том, как расправляюсь с Джозефом. Сталкиваю с лестницы. Бью по голове сковородкой. Поджигаю дом, пока он спит. Ну допустим, и что потом?.. «Ненавижу тебя, как арахнофоб пауков». «Ненавижу тебя, как кошки собак».

Одним унылым зимним днем мы с Мэттью сели на автобус и поехали в библиотеку. Помню, что едва могла усидеть на месте от радостного предвкушения. Мэттью обещал научить меня пользоваться компьютером. Этого мне ни разу делать не приходилось.

Но не проехали мы и квартала, как Мэттью спросил, очень ли мне холодно. Когда ответила, что да, обнял за плечи и притянул к себе. Сразу почувствовала себя так, будто в автобусе никого нет, только мы двое. Единственное, что имело для меня значение, – теплая, сильная рука Мэттью, дарящая уверенность и чувство безопасности.

Смотрела в его карие шоколадные глаза, надеясь найти объяснение тому, что сейчас почувствовала. Внутри словно что-то растаяло, и руки стали будто желе. Однако Мэттью молчал, и по взгляду было непонятно, о чем он думает. Сидел и смотрел в окно с таким видом, будто ничего не заметил. Но все-таки остаток пути гадала – вдруг Мэттью ощутил то же, что и я?

Мы пришли в библиотеку и, придвинув два стула, сели за один компьютер. Мэттью начал показывать чудеса, которых я раньше не видела. Объяснил, что такое Интернет, и рассказал, что там можно прочесть и про планеты, и про животных, живущих в джунглях, и про пауков. Научил играть во всякие игры. А еще там, в Интернете, была музыка. Мы надели наушники, и Мэттью включил какую-то песню. Слишком громко, но мне это даже понравилось. Здорово было услышать бас-гитару так близко. А еще сразу вспомнила, как мама кружилась по комнате под песни Пэтси Кляйн.

Теперь мы с Мэттью часто ходили в библиотеку. Она стала нашим любимым местом. Там было тихо и тепло, за высокими стеклянными дверьми можно было надежно укрыться от холода и суеты. Библиотека была большая, этажа четыре или даже больше. Ее окружали небоскребы. Иногда мы с Мэттью просто катались на лифте – очень уж мне это нравилось. А еще много разговаривали. Мэттью не уставал повторять, что непременно заберет меня у Джозефа и увезет прочь из этого дома. Осталось только придумать, как это сделать. Тогда часто размышляла о жизни за пределами Омахи, но из-за этих мечтаний выносить Джозефа и Мириам становилось еще тяжелее. Больше всего на свете желала вырваться из стен их дома, но Мэттью говорил, что надо подождать. Сказал, что все устроит, и велел не беспокоиться. Вот я и не беспокоилась.

Но больше всего мне нравилось, когда мы вдвоем находили укромный уголок в пустом проходе между книжными стеллажами. Сидели на полу, вытянув ноги и прислонившись спинами к полкам. Листали книги и по очереди зачитывали интересные факты. Например: «Ты знала, что, если опустить в воду свежее яйцо, оно утонет, а тухлое всплывет?», «Ты знал, что человеческий мозг на восемьдесят девять процентов состоит из воды?». Совсем как в детстве, когда по ночам Мэттью проходил мимо моей комнаты.