Моя малышка

Когда вернулись, в коттедже стояла тишина. Сильные порывы ветра почти втолкнули нас с Мэттью в дверь. Он как раз говорил о матери, о Мириам. Если бы он был на ее месте, рассуждал Мэттью, он бы хотел, чтобы его кто-нибудь пристрелил. Все лучше, чем такая жизнь. Меня так потрясли его слова, что смотрела на Мэттью с открытым ртом. Даже не сразу заметила Джозефа, сидящего на краешке кресла с откидной спинкой и не сводящего с нас пристального, хищного взгляда. Он не просто замер, а застыл, точно статуя. При виде его Мэттью резко остановился в дверях. У меня тоже ноги приросли к полу. Джозеф держал в руках лампу. Хлопчатобумажный абажур валялся на полу рядом с его массивными, тяжелыми ботинками.

О том, что случилось дальше, говорить тяжело. Когда Джозеф спросил, где мы были, голос его звучал так подчеркнуто спокойно, что по коже мурашки побежали.

– Выходили пройтись, – ответил Мэттью.

Некоторое время Джозеф молчал, все туже накручивая на руку шнур от лампы. Потом спросил, откуда я взяла оранжевую куртку и кеды. Когда Мэттью уходил, забирал эти вещи с собой, чтобы Джозеф не нашел.

Они с Мэттью давно не виделись. Джозеф даже не догадывался, что Мэттью частый гость в его доме.

Потом Джозеф потребовал, чтобы на его вопрос ответила я, потому что ложь – оскорбление Бога и такое же тяжкое преступление, как греховные помыслы. Это Джозеф мне твердил постоянно. Потому и захотел, чтобы ответ дала я. Слова сами собой слетели с моих губ. Не колеблясь повторила то, что сказал Мэттью: «Выходили пройтись». Тогда Джозеф повернулся к сыну и спросил:

– Чему я тебя всегда учил, Мэттью? Дурная компания до добра не доводит. Помнишь, что я говорил?

Тут все и началось. Вдруг, без предупреждения, Джозеф пересек комнату и с размаху ударил Мэттью лампой в висок, потом еще и еще. При этом Джозеф во весь голос выкрикивал ругательства, которые моя мама лишь иногда, рассердившись, бормотала себе под нос. Я пыталась остановить Джозефа. Подбежала, повисла у него на руке, умоляла не трогать Мэттью, но он лишь стряхнул меня, отбросив на холодный, жесткий пол. От падения сразу дух вышибло. В себя пришла не сразу. Но не успела кое-как подняться, как Джозеф тут же нанес мне мощный удар в лицо, и я снова очутилась на полу. Из носа хлынула темная, густая, липкая кровь. Все происходило так быстро, что не успевала опомниться. Услышала, как от удара лампой хрустнула кость. Разлетелись капли алой крови, забрызгивая бежевые обои. «Сукин сын, подонок, недоносок», – отрывисто бормотал Джозеф, тяжело дыша. И это еще самые приличные слова. В ход шли все предметы, подвернувшиеся Джозефу под руку. Телефон, ваза, пульт. Слышала, как что-то разбилось. Раздался крик. И снова над головой взлетели брызги крови.

От страха съежилась на полу, подтянув под себя колени и закрыв голову руками. Паркет подо мной дрожал, будто при землетрясении. Потом пришел Айзек – то ли из школы, то ли с работы. Они с Джозефом принялись избивать Мэттью вместе. Как он был до сих пор жив, не знаю. Я только кричала:

– Хватит! Не бейте его!

Но на меня никто не обращал внимания.

Тут Мэттью удалось нащупать подсвечник, и он ударил им Айзека по голове. На секунду тот застыл, потом покачнулся и схватился за ушибленное место. Но, когда Мэттью замахнулся еще раз, Джозеф выбил подсвечник из его руки. Понятия не имею, сколько продолжалось это беспощадное избиение. Тридцать секунд? Тридцать минут? Мне казалось, будто прошли годы, десятилетия. А хуже всего было то, что я ничего не могла поделать.

– Намекаешь, что это была самооборона? – спрашивает Луиза Флорес.

Старуха закатывает рукава колючей кофты и принимается обмахиваться стопкой чистых листов бумаги. Она вся вспотела. Похоже, на улице сегодня жарко. Должно быть, весна скоро сменится летом. И на переносице, и в складках морщин у Луизы Флорес блестят капельки пота. До чего же ее лицо похоже на изюм! Сквозь единственное окошко под потолком в унылую комнату проникают веселые солнечные лучики.

– Да, мэм, – киваю я. – Именно так все и было.

До сих пор, стоит зажмуриться, перед глазами стоит эта сцена. Темные волосы Мэттью слиплись от крови, она струйками стекает по его лицу. В этот день, когда на него накинулись и Джозеф, и Айзек, Мэттью казался не взрослым мужчиной, а маленьким ребенком, подвергшимся жестокому обращению. Ненавидела себя за то, что не могла защитить его. Еще тяжелее становилось от того, что я точно знала, каким слабым, беспомощным он себя чувствовал. Мэттью избегал встречаться со мной взглядом. Видимо, сильнее всего его мучил острый стыд из-за того, что все это произошло у меня на глазах.

– Через некоторое время, – продолжаю я, – Мэттью ушел. Он не хотел бросать меня, оставлять в одном доме с ними. Но что он мог поделать?

Рассказываю, как Мэттью из последних сил дополз до двери и потащился прочь по мартовскому морозу. Через порог перебрался едва не на четвереньках. Джозеф и Айзек разразились злорадным смехом и принялись выкрикивать ему вслед оскорбления.

– Куда он ушел? – спрашивает Луиза Флорес. – Куда Мэттью отправился из дома Джозефа?