Моя Марусечка

Разлепив глаза, она потянулась всем своим выспавшимся молодым телом, заложила руки за голову и снова отдалась баюкающему этому укачиванию – и впрямь, как хорошо под него спится-то! Давно так крепко не спала, хоть и на верхней полке… Еще день проехать, еще ночь – и Воркута. Интересно, а далеко от Воркуты этот Прилукский район с деревней Синьково? Хотя какая разница. Где бы ни был – все равно теперь доберется! Теперь-то уж точно доберется. Господи, неужели она увидит Кольку Дворкина? Уже совсем скоро! Вот он удивится…

Снова закрыв глаза и растянув губы в счастливой улыбке, она принялась рисовать в голове картину этого «удивления» и даже хихикнула тихонечко, чем привлекла к себе внимание сидящего внизу сивого дедка с маленькими ясными глазками.

– Ты чего там смеесся, девонька? Выспалась уже, что ль? Смеется себе, главное… Слазь давай со своей верхотуры, будем чай пить.

– Ага. Сейчас, дедушка… А где остальные соседи? Нету никого?

– Так вышли на своей станции под утро. Вдвоем с тобой пока поедем. Не возражаешь?

– Не-а! Чего мне возражать-то? А только у меня к чаю ничего нету, дедушка. Не успела купить. Надо бы до буфета дойти.

– Да зачем до буфета? У меня вот тут сальцо есть, яйца, хлеб, лук. Не побрезговаешь? – принялся он доставать из сумки и разворачивать аккуратно свернутые целлофановые пакеты.

– Спасибо, дедушка. С удовольствием! – сглотнула голодную слюну Маруся. – А вы до какой станции едете?

– Так до конечной, до Воркуты. До нее, родимой…

– И я до Воркуты! Ой, а вы там прямо и живете, да? – и с интересом спросила Маруся.

– Так отчего ж не жить? Люди везде живут, доченька. А ты по каким таким надобностям в наши края подалась?

– Так жених у меня там на поселении живет. К жениху еду, дедушка. А вот скажите мне, поселение – это что такое?

– Да обыкновенная деревня, как везде…

– И что, и корову там держать можно?

– Так отчего ж нельзя? Можно, наверное, коль охота будет.

– Корову – это хорошо! Обязательно себе заведу корову! Аксиньей назову. Иль Дуняшкой!

– Вообще-то, если честно, жизнь там не сахар, края наши суровые… А не забоисся в такой деревне жить-то? Среди лихих людей?

– Нет! Не забоюсь, дедушка! Нисколько не забоюсь! Когда любишь, ничего уже не боишься. Я теперь этому уже ученая, дедушка.

– Ишь ты! Ученая, говоришь! И какой такой науке ты в свои года успела выучиться?

– Да уж такой вот науке… – вздохнув и по-бабьи махнув ладошкой, проговорила Маруся. – Взяла да и увидела, что хорошее – оно не такое уж и хорошее, а плохое – не такое и плохое, если оно твое. Даже пусть оно самое что ни на есть плохое! А лихих людей мне и впрямь не пристало бояться. Скажу вам по секрету – я ведь и сама воровская дочка, – лукаво улыбнувшись, наклонилась она к нему, прихватывая со стола черный ломоть хлеба с толстым куском сала и вонзаясь в него зубами.

– Да ну! – Дед поднял на нее острые голубые глазки. – Врешь, поди!

– Не-а! Не вру! У меня даже имечко подходящее, как в той воровской песне поется… – промычала она с набитым ртом, – Маруся Климова! Слышали такую песню? Сейчас спою, прожую только…

Сверкнув в попутчика хитрым счастливым глазом и выставив на обозрение все свои солнечно-рыжие ямочки, она запела громко, весело и залихватски, прихлопывая в такт ладошками по столешнице:

Мурка! Ты мой Муреночек!
Мурка! Ты мой котеночек!
Мурка, Маруся Климова,
Прости люби-и-мо-о-го-о!

Весело расхохотавшись, она еще немного постучала ладошками по столешнице, стараясь попасть в такт привычной дорожной песне колес. Показалось ей, что скорый поезд, везущий ее до сурового города Воркуты, тоже одобрил этот незамысловатый дурацкий мотивчик и прибавил скорости, чтоб быстрее домчать ее к трудному счастью. Очень трудному, но счастью же, с какой стороны на него ни посмотри!