Моя Марусечка

Уронив голову в ладони, Никита сжал с силой лицо, начал качаться в кресле тихо и размеренно, как китайский болванчик. Плечи его судорожно подергивались, будто вылетающие из Маруси слова отскакивали от них твердыми камешками. Она же все говорила и говорила – слишком уж выболела обидой у нее внутри эта Никитина история с его первой женитьбой.

– …Конечно, оба вы дураки! И ты, и твоя Наташа! Вам любовь одна на двоих выпала, и никто вашему счастью не мешал, а вы что натворили? Думаете, каждому так везет, что ли? Ничего уж такого промеж вами серьезного не стояло. И она не захотела тебя у матери отвоевать, и ты в дурную гордость ударился! Подумаешь – жена ушла! Бросили его, плюнули в любящую душу! Сами взяли да выскочили добровольно из своих клеточек, чтоб потом всю жизнь друг без друга маяться!

– Каких клеточек? – отняв руки от лица, взглянул он на нее удивленно и непонимающе.

– Да так, это одна фантазия моя такая… – отмахнулась Маруся. – Долго рассказывать. Мы же с тобой, Никитушка, вообще о себе друг другу не много чего рассказывали. Ведь правда? Жили рядом и молчали, и каждый свою думу думал.

Он распрямился, посмотрел на нее пристально, будто увидел впервые. И даже удивился будто, как удивился, наверное, Иван-дурак из сказки, обнаружив вместо жены-лягушки прекрасную царевну.

– Маруся, я…

– Да ладно, не надо сейчас ничего говорить, Никита! – торопливо перебила Маруся. – Так и было, что об этом говорить. Будем считать, что мы с тобой тоже – оба дураки.

– Ну да. Выходит, я дважды дураком оказался. И с тобой, и с Наташей. Ты прости меня, Марусь! И впрямь – дурак…

– Хорошо. Будем считать, что простила уже. Ты оставайся тут, я пойду.

– Постой! Куда ты пойдешь? Нет, подожди! Как это – пойдешь? Я же знаю, некуда тебе идти!

– А вот об этом ты не волнуйся, Никитушка. Я не пропаду. У меня тоже свой дом есть. Я и вещи наши уже по разным чемоданам разложила, еще там, у Ксении Львовны, когда мы в свой побег собирались. Ты, выходит, в свой побег, и я – в свой. Сейчас на вокзал поеду, аккурат к вечернему поезду успею. Скажи, Никит… А если Ксения Львовна сегодня сюда заявится, ты не струсишь?

– Да нет, что ты, Марусь! Об этом и речи нет. И вообще спасибо тебе за все! И прости меня! Прости… О господи, даже не знаю, что тебе говорить теперь… И как говорить.

– Да ладно. Не говори ничего. И не провожай, не надо! Сиди, я сама уйду.

Маруся решительно поднялась с дивана. Дойдя до дверного проема, остановилась вдруг, будто что-то припоминая, развернулась к Никите и произнесла обыденно:

– Да, вот еще что, чуть не забыла. Наташу из роддома прямо завтра забирать надо! Мария Александровна сказала, что это где-то здесь, недалеко, на углу улиц, как их, господи… – потерла она дрожащими пальцами лоб, – а, вспомнила! На углу Опалихинской и Тургенева! Утром позвонишь туда, все узнаешь. И цветы не забудь купить! А еще там полагается, по-моему, конфеты акушеркам дарить. Разберешься, в общем. И на развод наш сам документы подай, ладно? Я потом приеду, распишусь, где надо. Пока, Никит! Прощай! Спасибо тебе за все!

– Господи, да мне-то за что! Это тебе спасибо! – прошелестел он ей в спину очень тихо. И вздрогнул слегка, когда за Марусей захлопнулась дверь. И закрыл глаза. И сидел еще долго, вслушиваясь в наступившую тишину и в самого себя. Потом вздохнул, потер лоб, будто что-то припоминая, притянул к себе старый телефонный аппарат за шнур. Протыкая пальцем допотопный, крутящийся, диск, набрал всплывший таки в памяти номер, произнес виновато в трубку:

– Здравствуйте, Мария Александровна. Это Никита Горский. Вы меня узнали? Спасибо.

* * *

Вечерний трудяга-автобус медленно тащился по городу, дрожа боками и лязгая на частых остановках дверными створками. Люди входили, потряхивая мокрыми крыльями сложенных торопливо зонтов, распределялись в проходе поудобнее, готовясь к нудному ежевечернему путешествию по городским пробкам. Интересно, отчего это они так любят на автобусе ездить, с тоской подумала Маруся, отводя от окна глаза. В городе ж метро есть! Ездили бы себе на метро. С ней-то как раз понятно все, она просто до ужаса боится под землю спускаться, непривычно ей это, а они-то ж городские… Вот было бы меньше народу, она обязательно, может, поплакала бы! Отвернулась к окну и наплакалась бы вволю.

Заманчивая эта мысль тут же, не спрашивая разрешения, начала делать свое черное дело, и защипало в носу, и глаза моментально наполнились горячей влагой. Стоящая в проходе женщина взглянула на нее мельком и с жалостью и тактично отвела глаза. Шмыгнув, Маруся полезла в карман за платком. Рука наткнулась на что-то незнакомое… О боже, письмо! Она же забыла прочитать мамино письмо! Да и немудрено – забудешь тут за всеми этими событиями.

Торопливо надорвав конверт, она достала сложенный пополам тетрадный листочек в клеточку, развернула, принялась читать, с трудом разбирая корявый материнский почерк. Вскоре и слезы сами по себе высохли от изумления.