Моя Марусечка

— Э — э! Мамонтов откапывали и ели!.. Тащи давай!

Когда Маруся вернулась со свертком, Алюська тыкала указкой в карту, и на ней зажигались малюсенькие красные лампочки: да, мол, ответ правильный.

Виталька поделился с Мишаней, и они, пригибаясь к коленям, начали жадно откусывать большие куски хлеба, намазанные топленым салом, помидоры же высасывали осторожно, как виноград.

— А вот интересно, сколько лет вот той ягоде, вон, первая с краю?

— Сорок два года. Я ее знаю, она в центральном торге работает, — ответил Мишаня.

— Ко мне приходила устраиваться одна такая. На голове прическа, здесь кок, на висках такое фу — фу, и перевернутое страусиное перо от уха к уху через всю голову. Сапоги на помочах во всю ляжку, и кожаные шортики, черные, с металлическими бляшками. Такая женщина! Талия пятьдесят восемь, и бюст третьего размера, и маковые щеки. И, знаешь, такие еврейские веки — толстенькие, глянцевые. В спальне у нее такие обои! Багровые! Даже пурпурные! С огненным отливом, знаешь, с золотой просинью… Я ее не взял, зачем мне неприятности…

— Ты это про куму?

— Про куму.

— Про куму — у?

— Э… Нет, не про куму. Кума приходила потом.

Алюська прочитала по бумажке стихотворение Евгения Евтушенко про ренегадов. Дескать, ренегады, ренегады… Голос ее поднимался, поднимался, взгромоздился на крышу, на конек, ой, треснет! Треснул. Расщепился дощечкой. Она тут же сделала глоток воды.

А Маруся подумала: конечно, Мишаня не ангел, вот на Новый год сказал — помой, Маруся, еще и в молочном, а то Зинуля заболела, одну неделю, я тебе потом оформлю. Но так и не оформил. А Маруся не такая, чтобы ходить и напоминать. Убираться в молочном очень тяжело: покупатели кефир разбивают — по сто бутылок в день, пакеты протекают, на столиках лужи от какао, весь день бегаешь с тряпкой. Но так уж и гады…

— А вот если ее голую и на стадион, как ты думаешь, быстро она побежит? — поинтересовался Виталька.

— Быстро, — подумав, решил Мишаня.

Виталька горестно вздохнул:

— Женщина с такими бедрами, м — м, и не замужем…

Алюська предоставила слово директору.

— Слушай, а что говорить? — опешил Виталька.

— Скажи, что государство дало мне два высших образования, — подсказал Мишаня.

— Правда? Что же ты у меня селедкой торгуешь?

— А ты уступи мне свое место…

На трибуне на Витальку напала зевота. Рот его дал широкую трещину, язык вздыбился, весь он раздулся ежом и выдохнул на Алюську ведро чесночно — колбасного воздуха. У Алюськи сразу стал задумчивый вид.

— Товарищи, — начал Виталька и вперил глаз в Алюську. — Я ел жмых! Я ел макуху! Я пил воду! У меня щека со щекой слипнулась. Я ходил на танцы в сестрином пиджаке: пуговицы налево и выточки. А бюст у нее был, ты помнишь, Мишаня, десятого размера. Кто я был и кто я есть на текущий момент? Тебе не надо рассказывать? — Виталька снова посмотрел на Алюську. — Завтра приходи за интервью. И всем этим я обязан советской власти. Ну и коммунистической партии. Так вот. Захожу я сегодня в сыпучку, а там кот в мешок с сахаром ссыт. А в ящике с мукой мышь окотилась. На штабелях с сырами спят вповалку пьяные грузчики и крысы. Это твой отдел, Алла Николаевна? Значит, так. Сейчас мы Мишаню исключаем единогласно… Единогласно, я спрашиваю? Пусть катится. А ты перья свои красивые — ишь, как нарядилась! праздник? — сбрось, сбрось! И шагом марш в сыпучку! И чтобы все там отпедерастила как следовает! Через полчаса приду с платочком проверю… Я кончил.

Алюська пошла пятнами. Она оглядела зал слепыми от боли глазами и наткнулась на Марусю:

— Ма…рия Христофоровна! Где вы сидите?

— А она, как чиряк, где захотела, там и села! — хохотнул Виталька, проходя на место.

— Так… закрытое… партийное… собрание!.. — простонала Алюська.

— Да? А я думаю, что такое? Народ сидит, кино смотрит, дай, думаю, я тоже немножко кино посмотрю, — произнесла Маруся, задумчиво оглядела зал, подхватила ведро, швабру, жестянку с хлоркой и пошла на выход.

«После немцев нельзя верить сразу — коммунисткам! — твердо решила она, спускаясь вниз по лестнице. — Нет! Сначала санписстанции. А уж потом сразу — коммунисткам!»

Внизу ее догнал радостный голос Витальки:

— Где этот флейтист? Как он хорошо свистит! Федя! Ты чего не был на партсобрании?

Федя отошел подальше и сразу крикнул, что он не выпимши. А Виталька сказал — нет, ты выпимши! Нет, не выпимши! Ну, садись в машину, поедем в лечсанупр на экспертизу. Федя потупился, одними глазами, не поворачивая головы, косил вправо и влево.

— А! Не поедешь в лечсанупр? Федор, зейн отсюда! — обрадовался Виталька и ушел, довольный.

А Федя остался, он не доказал, что не выпимши.

Стой, Маруся! Как же ты забыла? Максим умер! Надо бежать на кладбище перехватить его. А то ведь это такой человек — все Дусе расскажет про Митю, про все…

Так, полы — то хоть раз она, Оля, помоет сегодня?

— Дуся, я щас, только вот хлеб в бумажку заверну…

Маруся натянула на себя клеенку и пошла пешком, напрямик, так быстрее.