Фон Штернбергу было отказано в допуске в уборную, а на нашей плите больше не булькал его гуляш. Я забеспокоилась. Что мог натворить наш маленький мужчина, чтобы навлечь на себя такие неприятности? Моя мать ходила с каменным лицом. Звонила в Вену, говорила Гансу, как скучает по нему, как божественны его любовные письма.
Обычное для периода съемок творческое возбуждение в студии вдруг резко спало. «Что вы хотите этим сказать — завтра примерки не будет? Студия закрывается на День благодарения?» — Мы были в нашей уборной, мама говорила по телефону с Трэвисом, находившимся в здании через улицу.
— Это не серьезно… Целая студия прекращает функционировать, чтобы поесть
День благодарения всегда был моим любимым праздником. Накануне интендант накормил нас обедом по полной программе с индейкой! Каким-то образом мне удалось скрыться с осуждающих глаз моей матери и устроить свое собственное празднование в студии со всеми деталями ритуала. Для Дитрих все праздники, земные или небесные, были табу. Все, из-за чего закрывались магазины или из-за чего нельзя было требовать к себе людей для немедленного исполнения приказаний, приводило ее в ярость.
Рождество и Новый год ничем не запомнились. Нам надо было снимать фильм, и вся наша энергия была сосредоточена на Российской империи восемнадцатого века. Переделанное «платье молодой девушки» со слоями пышных шифоновых воланов и веселыми бантиками было само совершенство, оно напоминало викторианский крестильный наряд, сделанный как будто из сахарной ваты. Моя мать дала ему наконец «добро», поцеловала Трэвиса в щеку, сунула эскиз под мышку и отправилась сочинять достойный этого платья парик. Небольшая челочка, мягкие, воздушные белокурые локоны, связанные нежно-голубой шелковой лентой.
Наверное, у нее в голове прочно засело, что она должна быть «молоденькая-молоденькая» Когда наконец начали снимать первую сцену в «Красной императрице», она пустилась играть такую «невинность с широко открытыми глазами», делать такие «ужимки и прыжки», изображая застенчивость, что получилась какая-то деревенская дурочка, напялившая на себя вместо юбки корзину. Впрочем, в ролях «чистых» Дитрих никогда не была сильна — ни в кино, ни в жизни, хотя сама была уверена в обратном, равно как и многие ее поклонники.