Моя мать Марлен Дитрих. Том 1

Брайан все-таки вернулся. Тами даже пришлось пойти с ними обедать, чтобы получились две пары. Мы с Тедди ели в номере. Я не очень расстраивалась из-за этого, по крайней мере с Брайаном было все в порядке, и он вернулся. К тому же трудно дружить с кем-нибудь на публике, когда душой общества была мать. Я вполне счастливо легла в постель вместе с подарком, который мне привез Брайан. Прекрасная книга со странными иллюстрациями. К тому времени как Алиса провалилась в кроличью нору, я уже глубоко спала.

Настало время нашей давно задуманной встречи с семьей матери. Появились рулоны оберточной бумаги, саквояжи, коробки для шляп и чемоданы. Некоторые из них должны были сопровождать нас в нашем первом австрийском свидании, остальные отправлялись дальше в Вену с Тами и Тедди. Не помню, где мы встретились с бабушкой и тетей Лизель. Место, надо полагать, было выбрано с большой тщательностью, так как оно было укромным, и ни один репортер нас там не нашел. Деревушка в стиле Хайди, вплоть до остроконечных шалашиков-ковчегов с изображением Мадонны на холмистых тропинках, вплоть до горных цветов, вышитых на всем. Отель был похож на часы с кукушкой, и в нем были громадные пуховые одеяла, покрытые красно-белыми клетчатыми пододеяльниками.

Надо мной сразу захлопотала тетя, и меня спокойно осмотрела мать матери. Я, в общем-то, не помнила их как людей, помнила лишь чувства, которые испытывала, когда была с ними. Они не изменились. Моя бабушка все еще заставляла меня думать, что меня собирается судить высший из всех судов страны — для моего же блага. Не то, чтобы «нехорошее» чувство, просто слегка неудобное. Лизель по-прежнему была похожа на сбежавшую канарейку, усевшуюся тебе на плечо и надеющуюся, что там она будет в безопасности, пока снова не найдет свою клетку. Я познакомилась с ее сыном. Он выглядел как-то по-вагнеровски и носил темно-коричневые рубашки. Мы сразу же друг другу не понравились.

Гостиная в отеле была прохладная. Послеполуденное солнце отбрасывало тени на деревянный фриз ручной работы с вырезанными белками и дубовыми листьями; герань, красная, как губная помада, выглядела очень мило за шестистекольными окнами. Мы пили чай и ели пирожные на голубом дрезденском фарфоре, на белой скатерти, покрывавшей стол на одной ноге. Отца не было. Чай разливала старшая из присутствующих дам. Мать сидела очень прямо, руки на коленях. Ее мать не спрашивала, с чем она предпочитает чай. Она налила в него сливок, насыпала сахару и протянула дочери чашку через стол.

— Спасибо, Мутти. Пожалуйста, Ребенку без сливок. — Мать ненавидела чай со сливками, а я любила. Может быть, она хочет, чтобы я с ней поменялась чашками? Я не понимала, как мне это сделать, когда ее мать сидит и смотрит, эта уж никогда не упустит… Я чуть не выронила свою хрупкую чашку. Внезапно, прямо как в комиксах, когда над головой Дэгвуда появляется лампочка — знак того, что у него появилась отличная идея, я так и села, ошеломленная, в своем кресле; я поняла, что моя мать, правившая над нами всеми одним поднятием бровей, боится этой дамы, которая вот сейчас разливает чай. Это как обнаружить, что твоего начальника тоже могут уволить. Это была сногсшибательная мысль. Бабушка заговорила голосом гувернантки:

— Лена, это очаровательный отель. Но две ванные — вовсе не обязательно. Одной нам бы вполне хватило. Отдельная комната для мальчика — тоже излишняя роскошь.

— Мутти, прошу тебя. Уже и то нехорошо, что тебе пришлось сюда приехать, но Руди не разрешает мне ехать в Германию…

Ее мать перебила ее:

— У твоего мужа есть свои причины. Возможно, они справедливы. За политическим климатом нужно внимательно следить, а не относиться к нему легкомысленно, как делают многие. Германии нужен вождь, который восстановит ее национальную гордость. Мессия? Нет, это граничит с фанатизмом, а это взрывоопасно для израненной нации.

Я цеплялась за каждое ее слово. Какая захватывающая дама! Лизель дотронулась до руки матери своей дрожащей рукой.

— Пожалуйста, Муттиляйн, прошу тебя — потише. Будь осторожна… пожалуйста!

Вошла официантка со свежим кувшином горячей воды. Моя тетя быстро поднесла палец к губам, призывая к молчанию. Мать взяла сестру за другую руку, разжала ее и погладила в знак утешения.

— Лизельхен, не надо бояться. Мы в Австрии! — но тетя с умоляющим взглядом продолжала прижимать палец к губам. Официантка закрыла за собой дверь. Тетя повернулась к моей матери, слова катились у нее изо рта, как камушки вниз по крутому холму:

— Ах, Киска! Ты не знаешь. Ты не знаешь! Дети маршируют, и дети слушают — тайком! Им приказывают подслушивать! И докладывать, что люди говорят! И они так и делают, так и делают! Они этим гордятся! Ночью они бродят по улицам, и иногда разным людям достается! И никто ничего не делает, чтобы их остановить. Никто! Почему? Киска, почему? Наш прекрасный Берлин, который мы так любили! Что происходит?