Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Она приехала в Лондон на торжественное празднование годовщины известной битвы при Эль-Аламейне. В колоссальном «Альберт-холле» яблоку негде было упасть; немало популярных актеров согласились принять участие в празднике по случаю великой победы британцев над «Лисом пустыни», могучим, неодолимым прежде генералом Роммелем. Я нарядила свою мать в фантастическое, плотно облегающее фигуру золотое платье, провела по всем катакомбам этого бастиона викторианской культуры и вывела на огромный помост.

Она стояла в узком луче света, точно блистающий меч, ярко отражающий солнце. Женщина, сделанная из Экскалибура[35]! Взмах дирижерской палочки, зазвучала «Лили Марлен» — и гигантский концертный зал с высоким куполом мгновенно затих, замер в едином порыве любви и благоговения; благоговение и любовь, точно живые существа, парили в безмолвии. Зал был полон ветеранов той страшной войны в песках, и они воспринимали певицу, как товарища, как соратника. Она была воистину потрясающа в тот вечер и знала это. Но сердилась, оттого что мы забыли ее ордена.

— Сегодня я наконец могла бы надеть их. Все до единого!

В ноябре моя мать снова прибыла в Лондон; ее пригласили участвовать в представлении по королевскому указу. В качестве служанки, что всегда под рукой, я одевала ее и ездила с ней на репетиции. В представлении должны были участвовать многие знаменитости — театральные, эстрадные. Они тоже исправно являлись на прослушивания и просмотры.

Однажды мы с матерью стояли за кулисами, дожидаясь, пока настанет наш черед репетировать.

— Дорогая, взгляни вон туда, — прошептала она. — Это кто ж такие? Они похожи на обезьян со своими кошмарными волосами. Они-то что делают за кулисами? Вся ваша пресловутая «безопасность» — чушь собачья, раз сюда проникли такие монстры. Нет, ты только на них посмотри! — И кивнула в сторону четверки «Битлз».

— Мэсси, мне пришла в голову идея. Это будет замечательно, если Марлен Дитрих с ними сфотографируется.

— Что! С этими обезьянами?

— Именно. Они сейчас — новое повальное увлечение публики. Подростки их обожают до сумасшествия. Это будет переполох, настоящая сенсация, если все увидят, что их признала Дитрих! Поверь мне!

Она одарила меня одним из своих очень выразительных взглядов. «Чего только я для тебя не делаю», — говорил этот взгляд. И я подошла к Джону Леннону и сообщила ему, что мисс Дитрих выразила желание познакомиться с ансамблем «Битлз». Когда фотография нынешней легенды вкупе с легендами ближайшего будущего уже обошла все газеты мира, я увидела, как моя мать однажды с изумлением всплеснула руками:

— «Битлз?» И вы не знаете, кто такие «Битлз?» Да разве это возможно? Стыдитесь! Они же гении! Внешне они, правда, не похожи на гениев, но это ничего не значит. И они ужасно молодые! Я попросила у них автограф для детей Марии, и тогда они сказали, что больше всего на свете хотят со мной сняться, чтобы у них была наша общая фотография… Ну конечно же, я согласилась!

Меня терзали сомнения: смогу ли я отыскать в Лондоне настоящий клюквенный сок для праздничного обеда в День благодарения? И еще кое-что для пирогов? И тыкву?..

Телевизор был включен. Вдруг, совершенно неожиданно — розовый костюм. Все, что я запомнила, и было розовое. Карабкающееся изнутри, выбирающееся наверх, к багажнику быстро идущего открытого автомобиля, достигающее наконец цели, потом яркое пятно… Одно, другое, третье. Его кровь на ее костюме. Автомобиль пошел в медленном темпе, потом прибавил скорость, и снова, снова этот розовый костюм… Мы привыкли к ней, к этой женщине, она так часто появлялась перед нами, так прочно вошла в нашу жизнь… Его жена… И я, в такой жуткой дали от дома, сидела оцепеневшая, не в силах пошевелиться, не верящая, молясь о том, чтобы это не было правдой, и уже зная, что, конечно же, это правда и… Я видела его, загорелого, худого, прыгающего в море с высоченного утеса, видела, как он склоняет голову, приглашая даму на танец в своем белом смокинге, видела его смеющимся за чашкой чая, видела медленно уходящего вдаль, такого уверенного в себе, шагающего к своему странноватому лимузину с открывающимся верхом, такого красивого, такого потрясающе живого! Его оплакивали многие и многие, великие и малые разных стран. Я лила слезы над его молодостью, которую он сохранил почти нетленной.

Мать моя облачилась во что-то простое, длинное, по-вдовьи черное; лицо ее застыло белой маской глубокого личного горя. Она сидела с напряженно выпрямленной спиной; тихи и почтительны были интонации ее голоса, когда, в который уже раз, она подробно повествовала об их последней нежданной и романтической встрече.