Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

Она возникла на верхней ступеньке витой лестницы и остановилась в ярком свете ламп у заранее отмеченной черты. Стояла неподвижно, давая волнам неумеренного восторга омыть ее с головы до ног. Потом неспешно начала спускаться по ступенькам, ведущим к небольшой сцене. Как стяжавшие мировую славу танцовщицы из Фоли-Бержер, она шла мерным шагом, ступала величественно, глядя перед собой и ни на миг не опуская глаз, чтобы определить длину шага. Плотно облегавшее ее расшитое бисером платье сверкало и переливалось; и ноги от стройных бедер до атласных туфелек, и вся она были одно плавное движение. Внезапно она замедлила шаг, снова остановилась, слегка прислонилась спиной к белой колонне, поглубже укуталась в мех просторного манто и бросила на завороженных зрителей взор своих удивительных, полуприкрытых ресницами глаз. Проблеск дразнящей улыбки слабо коснулся ее губ, затем она продолжила спуск; оркестр тем временем заиграл начало первой песни.

В том июне кто только не посетил Лондон, дабы послушать и наградить аплодисментами «легендарную, чудесную Марлену». Прилетел Хэрольд Арлен; дневник Дитрих извещает, что Арлен пробыл пять дней, страшно ревновал к Тайнену, но, «по крайней мере», съездил не даром — Оливер Мессел согласился оформить его мюзикл, который вместе с Труменом Капоте они уже сочинили и который назвали «Дом цветов».

Разница во времени, плотное расписание концертов и возможность настичь Юла только в его грим-уборной сделали телефонное общение практически невозможным. Тогда они разработали систему писем. Он писал по вторникам, четвергам и субботам (в перерывах между спектаклями), она — в остальные дни.

Любовь моя единственная,

сегодня мой день писать, но я думаю, стоило бы лучше печатать на машинке, — тогда тебе будет легче читать (хотя знаю — ты можешь спокойно прочесть мое письмо, а потом, не задумываясь, разорвать на клочки).

Играли музыку к «Королю», полька буквально надрывала мне душу. Никогда в жизни не знала желания открыто принадлежать какому-то одному мужчине. Я всегда смеялась над теми, кто этого искренне жаждал. Но теперь я сама хочу быть твоей, и чтоб все это видели и знали, и танцевать вместе под эту мелодию, которая уже навеки связана с тобой. Я разглядываю фотографию Синатры и Эйве и чувствую ревность: они ведь в конце концов это все-таки сделали. Мысль, что меня может раздражать снимок двух дружественных мне людей, пугает. Но так оно и есть. Майкл вчера вечером был здесь вместе с Айз, сидели они неудобно, в углу, он смотрел на меня спокойно и печально, и я подумала, что со мной тоже могло бы такое случиться — что я увижу тебя с другой женщиной, и мне станет плохо, я почувствую себя совершенно больной.

Она мне рассказывала, что платья и пальто пришлось отвезти портнихе королевы — подкоротить перед на четверть дюйма, а то ей было неудобно и даже страшновато спускаться по витой лестнице. Я посоветовала матери одной рукой держаться за перила, но она рассердилась и отказалась, говоря, что тогда публика немедленно решит, что ей нужна поддержка, «точно какой-нибудь старухе». Мне было известно отвращение, внушаемое ей образом старости, и я не настаивала, но по ночам, пока она была в Лондоне, мне все время мерещилось, как она с этих ступенек падает.

Четвертого июля 1954 года Дитрих записывает в дневнике, что в свободный от выступлений день она в десять утра полетела самолетом в Париж, завтракала под дождем у Фуке, потом обедала с Ноэлом и его закадычными друзьями Джинетт и Полем Эмилем Зайдманом, Вивьен Ли и ее мужем, а также режиссером Питером Бруком. В Париже она заночевала, а на следующий день поутру племянница Габена отвезла ее в аэропорт «Ле Бурже»; Дитрих торопилась поскорее попасть в Лондон, чтобы не опоздать к выступлению. В Лондоне Тайнен был с нею в ту ночь до шести утра.