Моя мать Марлен Дитрих. Том 2

— Дорогая! Они такие грубые. Держатся, словно самые настоящие доктора! И все черные! Можешь себе представить? Как таким людям разрешают работать сиделками?!

Пока моя мать инструктировала врача насчет новейших достижений медицины в области лечения коронарной недостаточности, я отправилась на поиски Тами. Я точно знала: никакие силы не оттащат ее от этой больницы. Тами была где-то внутри. В конце концов я нашла ее — в просторном холле этажом выше. Она сидела одна-одинешенька. Худые коленки сжаты, пальцы в мозолях теребят металлический замок порванной сумки, большие глаза полны отчаяния, на плечах дешевый летний халатик, хрупкое тело дрожит. Тами была в диком страхе. Она сопровождала отца в карете «скорой помощи», поехала в больницу в чем стояла, задержалась только на миг, чтобы взять с собой кошелек. Ни одна живая душа не потрудилась сообщить ей, что потом случилось с отцом, в каком он состоянии. Тами считала, что он умер, и ждала мою мать, которая должна была прийти и сказать ей об этом. Всеми забытая, она не покидала холл десять часов — с той минуты, как переступила порог клиники. Глядя на нее издали, я подумала, что она до ужаса напоминает раненое животное. Потом осторожно приблизилась к ней.

— Тами, это я, Катэр. Папи не умер. Ты меня слышишь? Папи не умер. Папи жив!

— О, Катэр! Правда? Это правда? Катэр, скажи, это действительно так? — молила она.

Я кивнула, обняла ее и крепко прижала к себе; потом из глаз ее хлынули слезы и она решилась мне поверить.

На следующий день я уже снова была в Делавэре, на своем месте. В театре я появилась очень вовремя — успела переодеться, и тут меня обнаружили коллеги, совершенно спокойную, невероятно сдержанную, как они потом говорили, сидящую с вязаньем на коленях в обтянутом ситцем уютном кресле с подлокотниками. Занавес в эту минуту пошел вверх, возвещая начало спектакля.

Все вокруг превозносили мужество моей матери и сверхчеловеческую стойкость, которую она проявила во время болезни мужа. Этой репутации она старалась соответствовать днем и ночью, стремительно гоняя то туда, то сюда, возя мужу в больницу роскошные, вкуснейшие ланчи и обеды, взятые в лучших ресторанах Беверли-Хиллз и перенасыщенные холестерином, столь неполезным страдающему атеросклерозом человеку. Бедной Тами категорически запретили даже думать о том, чтобы навестить больного. Ей был дан строжайший приказ стать невидимкой — сгинуть с глаз, возвратиться на «ранчо», тихонько сидеть в доме и не вступать в общение ни с одним человеком. Когда отец вышел из клиники, мать моя отвезла его обратно к Тами, чтобы та о нем заботилась, а сама поспешно умчалась в Париж мастерить шляпки и туфельки. Она прибыла в Монте-Карло точно по расписанию, прямо к началу главных съемок.

Пока шла работа над фильмом, Дитрих написала мне несколько замечательных писем; она явно была в ударе.

10 июня 1956 г.

Отель «Париж»

Монте-Карло