Моя Мия. На осколках первой любви (СИ)

— Жёстко приземлился в первый раз, — объясняет Мирон, глядя на меня через отражение. — Прямо на чёртову каменную клумбу. Какой идиот поставил её под твоим окном?

— Юра, наверное, — сдаю дедулю с потрохами.

— Ю-ра, — передразнивает меня. — Он всегда меня недолюбливал, — вздыхает тяжело.

— По-моему, ты преувеличиваешь, — мотаю головой.

Как?

Как Громова можно недолюбливать?

Все слова великого русского языка, обращённые к нему, в моей голове исключительно с приставкой «пере». Мне хочется перехватить руками узкую талию, чтобы переобнимать и перецеловать его губы… До одури хочется.

— Тебе надо приложить лёд или что-то холодное? — вздыхая предлагаю.

— Спасибо, — мельком задевает взглядом мои ноги, и я тут же прячу их под одеяло. — Холодного мне только что хватило. Лишь бы рёбра не сломал.

— Ох, — зажимаю рот ладонью от ужаса. — Не пугай меня, пожалуйста.

Мирон игнорирует мою реакцию.

Усаживается верхом на стул и складывает локти на высокую спинку. Внимательно смотрит на меня так, что приходится отвести глаза первой.

— Накосячила? — спрашивает, приподнимая брови.

— Если бы…

— Как эта херня оказалась в твоих анализах?

— Не знаю, — пожимаю плечами и натыкаюсь на строгий взгляд.

Вдруг становится неуютно.

Атмосфера в комнате меняется с дружественно-тревожной до пожароопасной.

— А что ты вообще знаешь? — спрашивает Мирон дерзко.

Прозрачные глаза темнеют от злости настолько, что я судорожно тереблю одеяло пальцами.

— Ты что добить меня пришёл?

— Я похож на человека, который пришёл тебя добить?

— Ну… ты, — мажу взглядом по сдавленным скулам, — похож на очень злого человека…

Мирон закатывает глаза раздражённо.

— Может, потому что я зол?

— Не знаю, — огрызаюсь и вскакиваю с места.

И этот злой?

Да сколько можно?

Почему они все меня добивают? В чём я перед ними виновата?

Поступила в университет. Старалась, училась, завоёвывала гранты и побеждала в конкурсах. Ну… по дурости с этим Офицеровым пару раз поцеловалась. Это что преступление?..

Больше нет моей вины. И хватит меня терроризировать. Я тоже умею давать отпор.

— Уходи, — шиплю на Громова и направляю указательный палец на окно.

Он склоняет голову и молча на меня глазеет. Словно под микроскопом проводит исследование каждой клеточки.

Тоже жадно смотрю. Крепкие руки, широкие плечи, длинные ноги. Чёрт…

По позвоночнику взрывная волна прокатывается, а внизу живота, как в печке жарко становится.

— Я. Сказала. Пошёл. Вон.

Дрожу как тряпочка на ветру, но повторяю.

Вместо того чтобы встать и отчалить, оставить меня одной со своими переживаниями, Мирон вдруг опускает напряжённые плечи, а его ноздри перестают раздуваться.

— Сядь, — указывает на кровать. — И успокойся уже. Я тебя ни в чём не обвиняю и злюсь не на тебя, а на ситуацию.

— Не обвиняешь? — растерянно спрашиваю. — Не веришь, что это правда?

— Я перехвалил твои мозги, Карамелина. Иногда ты тупишь страшно.

Сначала усаживаюсь на покрывало, секунд десять молча пытаюсь разобрать по буковкам его слова. А потом не выдержав, падаю на пол и поднимаю голову.

— Забери меня отсюда, Мир.

— Что?

— Забери меня отсюда, пожалуйста. Я быть здесь не хочу.

— Это твой дом, — непонимающе проговаривает он, смотря на меня сверху вниз.

Мотаю головой и поднимаю на него затравленный взгляд, облизываю пересохшие губы:

— По-жа-луй-ста.

Складываю ладошки в умоляющий жест. Лишь бы согласился.

— Папа меня завтра собрался на повторные анализы вести, — шепчу быстро. — А я не знаю. Вдруг и вправду снова покажет? Что тогда? Как в глаза всем смотреть? Они мне ни капельки не верят.

Мирон отводит взгляд в сторону. Принимает решение, потирая подбородок.

— Пожалуйста, Мир, — закусываю губу.

Кусаю её до боли, потому что вот он мой последний шанс. А Мирон — единственный человек на свете, который верит мне безоговорочно. Даже зная о доказательствах.

— Собирайся, — решив, кивает в сторону шкафа Громов.

Взвизгиваю и тут же прикрываю рот испуганно, округляю глаза.

— Твой отец уехал в больницу, — сообщает Мирон.

— Входная дверь и калитка на сигнализации, — предупреждаю.

— Знаю.

— Если мы пойдём там, то она сработает.

— Карамелина, — рычит Мирон. — Не учи учёного. Собирайся, я сказал.

Быстро киваю и отхожу к шкафу. На эмоциях, не подумав, скидываю майку, оставаясь в спортивном лифчике.

— Я в ванной побуду пока, — говорит он, равнодушно отворачиваясь. — Не забудь взять всё, что необходимо.

— Возьму, — отвечаю задумчиво, но тут же начинаю рыскать по полкам.

Быстро закидываю в рюкзак сменное бельё, носки, ночнушку и пару чистых футболок. Затем заглядываю в ящик стола и забираю паспорт, личные сбережения, а вот студенческий билет оставляю.

Натягиваю узкие джинсы и серый свитшот, сверху застёгиваю короткий пуховик.

— Шапка где? — слышится сбоку.

— Здесь, — поднимаю руку.

— Одевай. Я первый спрыгну и тебя подстрахую, — инструктирует Мирон. — Самое главное — вниз не смотри, поняла?

Утвердительно мотаю головой.

Страх под кожу забирается.

Я… не смогу, наверное.

— Веришь, что не дам упасть? — спрашивает он с серьёзным выражением лица. — Это важно, — опускает глаза. Дышит тяжело.

— Верю. Конечно, верю.