Моя мужская правда

Морин Джонсон не была египтянкой. Тем не менее она могла скрасить некоторое однообразие одинокого писательского существования. Еще как могла! Она вообще заменяла собой творчество. Уморительная Морин! Ей сравнялось двадцать девять, мне — двадцать пять; как это манит и притягивает: зрелая дама. Зрелая дама с солидным послужным списком. Два развода: первый муж из Рочестера, югослав по имени Мецик; шестнадцати лет она нанялась барменшей к нему в пивнушку. Беспробудный пьяница, драчун, чей хук с правой считался убийственным. В минуту откровенности Морин поведала мне, как югослав однажды буквально затолкал ее в койку со своим приятелем, хозяином обивочной мастерской; впоследствии история обросла новыми (отчасти противоречивыми) подробностями. Все трое были сильно подшофе; приятель сказал, что барменша ляжет с ним, хочешь — на спор? Мецик сказал: хочешь на спор, что со мной? Морин предпочла бы югослава (она вообще его предпочитала), а обивщик пусть груши околачивает, а если полезет, то нарвется. «Но тогда ничего не было». Потом Морин вышла замуж за Мецика, потом развелась, затем последовал брак с Уокером, смазливым молодым актером. Обладатель звучного голоса и классического профиля был гомосексуалистом, в чем и признался счастливой избраннице, пообещав с этим завязать, но после свадьбы, наоборот, с удвоенным энтузиазмом предался однополой любви. Новый развод. Что и говорить, с мужьями ей не везло, но Морин не утратила жизнерадостности. И до поры до времени мыслила совершенно здраво. Знаете, что она шепнула, впервые оказавшись со мной в постели? «Я все еще герцогиня Амальфи!»[94] Недурно, подумал я, недурно, пусть даже она никогда не читала Уэбстера, а просто наслушалась на актерских посиделках. Морин была симпатяга, что-то чудилось в ней ирландское. Разве что щеки слегка впалые. Гибкая спортивная девочка (несмотря на свои двадцать девять) с мальчишескими ухватками, но с хорошо оформившейся красивой грудью. Вся так и брызжет энергией. Попрыгунья-стрекоза, пчела-хлопотунья, птичка-невеличка — это ж сколько раз надо взмахнуть крылышками, чтобы держаться на высоте! Мелкое творение Божье, глазки так и зыркают по сторонам, движения порывисты и стремительны — с восхода до заката приходится исследовать миллионы тычинок, чтобы минимально удовлетворить аппетит. Недаром школьницей в Элмайре, штат Нью-Йорк, Морин была непобедимой чемпионкой по бегу даже среди парней — так она рассказывала, и это были немногие слова правды, прозвучавшие из ее уст. Мы познакомились на вечеринке у какого-то поэта, жившего в центре города. На обратном пути она предложила мне пробежаться наперегонки от метро «Эстор Плейс» до моего дома, два квартала по Девятой Восточной улице: «А ну, кто быстрей!» Мы понеслись. Я обогнал ее (всего лишь на шаг). Когда она вслед за мной ворвалась в квартиру, Питер Тернопол, задыхаясь от гонки, прерывисто выдохнул: «Теперь — приз победителю. Раздевайся». Награда без промедления была вручена прямо в прихожей. Вот это да! Она быстра, эта девчонка, но и я не промах. А что, нет?.. В общем, в области секса мы показались друг другу парой, а что до прочих видов искусства, то тут Морин сильно преувеличивала свои способности, не зная к тому же, в какую именно сторону обратить многочисленные таланты.

Она была школьницей одиннадцатого класса, когда сбежала из родительского дома в Элмайре. Шестнадцать лет.

— Чем занимался твой отец?

— Всем. Ничем. От скуки — на все руки. Ночной сторож. В общем, не помню.

— А мать?

— Сидела дома. Пила. О господи, Питер, я давным-давно и думать о них забыла. Так же как они обо мне.

Она покинула Элмайру, собравшись стать актрисой — кем же еще? Поскиталась. Осела в Рочестере. «Что я вообще знала?» — вздохнув, сказала она. Как-то незаметно потеряла невинность. Да пропади она пропадом, эта невинность. Вышла замуж за Мецика — ну и скотина же этот Мецик! Связалась с разъездной авангардной театральной труппой. Еще три года впустую. Поступила в художественную школу: абстрактная живопись — вот истинное призвание. О Мецике забыто. Приятель-художник (любовник) очень обнадежил Морин, пообещав пристроить ее полотна через своего детройтского агента. Обманул. К черту живопись, подлое это дело. Лучше брать уроки игры на клавикордах в Кеймбридже, штат Массачусетс, где, по слухам, такие животные, как Мецик, не водятся. Работала официанткой. В двадцать один выскочила за Уокера, актеришку; провела с ним и его гарвардскими мальчиками пять долгих лет. Ко времени нашей встречи завершился и этот период, и увлечение деревянной скульптурой в Гринич-Вилидже (жена мастера оказалась слишком ревнива, чтобы можно было продолжать занятия), и очередной театральный этап: теперь — распространение билетов и администраторские обязанности в третьесортном заведении на Кристофер-стрит.