Моя навсегда

– Серьезно, Соня, я тебя прошу: не делай резких движений. Я не хочу проснуться и понять, что ты сбежала.

– Ты сам плодишь своих Джульетт. Я не собираюсь бежать, – грустно улыбнулась я, и он кивнул.

– Просто выспись, моя девочка, ладно?

После я забралась под его большое, легкое одеяло на просторной кровати и наткнулась на его взгляд – Дмитрий стоял в дверях спальни и смотрел на меня странным, почти отеческим, почти сочувствующим взглядом.

– А ведь ты не самого высокого обо мне мнения, – с удивлением отметила я.

Он покачал головой и сказал:

– Я думаю о тебе почти все время.

– Это не одно и то же, – заметила я, но ответа не услышала.

Глаза слипались, и тело отказывалось оставаться в этом мире даже на одну лишнюю секунду.

Глава 16 Однажды утром я проснусь совсем одна

Зеркала в мамином трюмо отражали меня миллион раз. Миллион одинаковых лиц, разлетающихся в разные стороны по таинственным, изломанным зазеркальным коридорам. Я стояла и корчила рожи, совсем как в детстве, когда мама не видела. Сейчас мама стояла рядом и смотрела на меня с осуждением и страхом, который пыталась скрыть.

– Ты его любишь? – спросила она, и я кивнула отражению в зеркале.

Мама помолчала, собираясь с мыслями. Она чувствовала себя обязанной удержать меня, уберечь, что-то сделать – как мать, как женщина, в конце концов. Я же вела себя непристойно – я делала вид, что ничего не происходит, и я не собираюсь жить с мужчиной, который старше меня на двадцать четыре года, а если и собираюсь – какое кому дело.

– Деточка… – начала было она, но я достала из кармана две резинки для волос и сделала себе два хвоста по бокам – как у Пеппи Длинныйчулок.

Мама всплеснула руками.

– Ты хочешь с ним познакомиться или хочешь никогда его не видеть? Ты должна подумать и ответить мне честно, потому что, мама, я пойму, я правда пойму.

– Что ты поймешь? Тебе двадцать лет! Ему сорок четыре!

– Любви все возрасты покорны, – пропела я на оперный манер, достала из ящика трюмо мамину «морковную» помаду и густо намазала себе губы. Прямо как в детстве.

– Конечно, покорны. Ему-то хорошо, молоденькая девочка с ним будет жить.

– Скажи еще, со старым козлом! – поддержала ее я, рисуя жирные черные стрелки на глазах. – Мне уже несколько человек так сказали. Вообще они все правы, и мне от этого никакой выгоды. А он выпьет мою молодость, как вампир, и ничто в мире не сможет мне ее потом вернуть.

– Ты такая молоденькая и совсем ничего не понимаешь, и даже того не понимаешь, насколько верно то, что ты тут наплела. Ты же себе жизнь испортишь, у тебя же все еще впереди.

– А ему уже пора место на кладбище заказывать, да? – рассмеялась я, докрасила ресницы и повернулась к маме.

Хвосты получились неравномерными, левый гуще, чем правый, помада смазалась и вылезла за края губ, а мой шерстяной сарафан в клеточку только усиливал эффект абсурда.

– Девочка моя!

Мамины губы вдруг задрожали, и она рухнула как подкошенная, на стул, затряслась, расплакалась, уткнувшись в ладони. Я испугалась, бросилась к маме, пыталась оторвать ее ладони от лица, заставить посмотреть на меня, не плакать, обещала, что все будет хорошо. Обещала, что брошу его – как только смогу, так сразу.

– Неужели ты правда так сильно его любишь? – снова в который уже раз спросила она.

Я села рядом с нею, так же – руки болтались как пришитые.

– Я надеюсь, это пройдет, – ответила я. – Я бы не хотела, чтобы он стал источником моей бури. Иногда я жду его вечером, знаешь, с ужином, который приготовила, потратив три часа, и который теперь остывает, и я ужасно рада, что мне не хочется скандалить, что могу взять и пойти спать без него, и наплевать на этот ужин. Его первая жена устраивала ему истерики по поводу всего. Ой! Вот видишь, я уже называю ее первой женой, как будто он уже женился на мне и я – его вторая жена. Вторым женам всегда труднее: им нужно доказывать, что они лучше первых, что это – не просто попытка заместить кем попало пустоту, которая осталась на обломках большой любви.

– Господи, Соня, чем у тебя голова-то набита!

– Хочешь, я покажу тебе его фотографию? – спросила я, как ни в чем не бывало.

Мама помедлила, затем кивнула.

– Может, ты сотрешь эту жуткую помаду? – спросила она.

Я помотала головой.

– Это, между прочим, твоя помада. Если она такая жуткая, зачем же ты ее держишь?

– Во-первых, я крашусь чуть-чуть, буквально только трогаю, а ты намазалась, будто крем на «Наполеон» наложила. А во-вторых, в твоем возрасте так не красятся.

– Я хочу выглядеть старше. Я даже думала покрасить волосы в седой цвет, – призналась я, и мама неодобрительно посмотрела на меня.

– Сколько можно дурачиться? – спросила она.