МОЯ. Не отдам!

Точно пересолила. И как он будет эту соль грызть?! Да как-нибудь… разгрызет! У него вон какие зубы белоснежные.

— Это что?

— Полезно и сытно. Все, как ты просил.

Дан медленно очерчивает взглядом тарелку с уродливо брошенным творогом, сметаной и пучок немытой зелени рядом.

— Где твоя гребаная сервировка.

— Ты же был против. Не стала тратить время впустую! — вспыхиваю, потому что и не вспомнила о приличиях.

— Так не пойдет.

Небрежным жестом Дан смахивает тарелку с творогом на пол. Сметана разлетается каплями, творог сыплется комочками по всей кухни.

Тарелка вдребезги.

— Прибери здесь все. Приготовь нормальный завтрак. Еще раз навалишь в чашку, как свинье…

— Я точно так же сделаю! — вскакиваю, сжав пальцы в кулак!

Дан поднимается и делает длинный шаг в сторону, обернувшись.

— Сделаешь точно так же, получишь точно такой же результат.

У меня в глазах темнеет от гнева: да что он о себе возомнил?

Феодал. Рабовладелец!

— И я снова… сделаю точно так же, а там и творог закончится. Будешь вообще голодным.

— Сделаешь так же на третий раз, я тебя это с пола есть заставлю. Их кухни не выйдешь, пока не сделаешь, как положено.

— Тогда я принципиально ничего делать не стану.

— Принципиальная? Отлично. Значит и сиди здесь, принципиальная. Захочешь по нужде, сделаешь, как миленькая.

— Я потерплю!

— Сутки потерпишь. На вторые захочешь. Еще я не буду давать тебе спать, — ухмыляется жестоко.

— Это что?! Пытки?!

— Я кое-что знаю о методах внушения. Ты напрашиваешься.

— Ублюдок… — краснею от возмущения. — Ненавижу тебя.

— Отлично, — улыбается одними губами. — В противовес всегда должно быть что-то.

— В противовес чему?

— Твоих чувств к любимому, разумеется, — саркастично смеется.

Издевается.

— Ах, тебя это задело! Изнасиловал меня, и стало неприятно слышать, как я люблю другого? Фу… Фу таким быть, Даня.

— Я предупреждал, — качнулся вперед с угрозой.

— Никто тебя такого ужасного хама, борзого ублюдка никогда-никогда не полюбит, Даня. Ты же мерзкий. Фу. Альбиносище…

— Сама напросилась.

Перепрыгнув через кучки творога и битые осколки, Дан заносит ладонь.

Я отшатываюсь назад: сейчас он меня ударит!

Начинаю бросать в него все, что попадается.

Дан феерически эффектно и без особого труда отбивает предметы взмахами руки и уклоняется плавно.

Предметов мало, и последним оказывается чайник…

С кипятком.

Вот только, рванув его, я как-то не подрассчитала силы и опрокинула себе на руку горячую жидкость.

В шоке смотрю на обваренную кисть. Боль полыхает. От слез ничего не видно.

— Дура. Это тебе за пиздеж прилетело. И за грязный язык. И за скверный характер.

— Сам такой. Божечки, как больно… Мне так больно! У меня сейчас кожа слезет… До самой кости!

— Дура скандальная. Еще и ипохондрик.

Из-за слез я ничего перед собой не вижу, но комната качнулась от резкого движения.

Дан поднимает меня с места и взваливает на плечо. Мне так больно, что я даже сопротивляться не могу, плачу…

Слезы стекают по носу, капая с его кончика вниз.

— Не реви. Жить будешь. Сиди здесь.

Да куда же я пойду? Я — никуда…

С таким ранением!

Прижимаю травмированную руку за локоть к груди, плачу, зажмурившись.

Разумеется, во всех бедах виню Дана. Я была спокойна, невозмутима и собранно, пока не появился… Он!

Все-все мне испортил.

Я план разработала. Осуществила!

Мне бы только три года прожить в глуши, чтобы меня официально признали без вести пропавшей и точно умершей, а потом…

— Дай сюда руку, дикая!

Дан садится на корточки, в руках аптечка.

Он ловко начинает обрабатывать руку, нанеся на нее пену из баллончика.

— Тебе повезло. Между пальцев не обварило.

— Помолчи, пожалуйста. Мне больно.

— Уши болят слушать. Окей. Я и так исчерпал на тебя за сутки недельный запас слов.

— И прибирать ничего не буду. Кто насвинячил, тот пусть и убирает, — давлюсь слезами. — И я лучше замерзну на морозе, чем здесь останусь!

— Останешься.

***

Когда эмоции схлынули, мне стало стыдно.

Дан с удивительным терпением и заботой обработал мой ожог. А я ему столько гадостей наговорила…

Иногда меня несет. Но я же вроде отрегулировала это дурное качество, сфокусировалась на ином.

Вот только фокус слетел, и теперь я жалею.

Зачем обозвала, коснувшись внешности? Это вообще дно. Днииище! Сама же знаю, как неприятно, когда высмеивают то, что ты не выбирал сам, то, что досталось тебе при рождении. Если и смеяться, то только над осознанным уродским выбором, а не тем, чем природа наградила.

— Спасибо.

Дан молча поднимается и крепко обхватывает меня за плечо, вынуждая подняться и следовать за ним.

Напряжение достигает максимума за считанные секунды.

Очень мне все это не нравится.

Резко накатившая тишина режет по взвинченным нервам.

— Я приберу на кухне.

— Поздно.

— Что?! Куда ты меня тащишь? Зачем? — начинаю паниковать.

— Остынешь.

Он отпирает комнату, которая всегда была заперта. Это небольшое полупустое помещение. Кажется, кладовка. Комната без окна. Маленькая такая…

— Входи. Теперь это твоя спальня.

— Нет.

— Да.

— У меня… клаустрофобия.

— Снова пиздишь! — сорвав браслет с моей руки, заталкивает в комнату и закрывает дверь.