Моя незнакомая жизнь

– Когда строили там, нагнали много пленных. И немцы были – два взвода охраны, и еще взвод итальянцев. А когда наши наступали, что-то оттуда вывозили на машинах – по ночам, да под такой охраной, что и не подступиться. Болота там еще не было тогда, вывозили по дороге почти неделю. Тамошний комендант, полковник Венц, знал толк в охране – муха бы не пролетела.

– И что?

– А то, что потом все словно под землю провалилось. Пленных никто ни живых, ни трупов не видел. А две машины с итальянцами взорвали в лесу. Но не мы, сами немцы. И те немцы, что в охране были, из лесу тоже не вышли, кто-то покосил их из пулемета прямо на берегу Росани.

– Кто?

– Может, сам Венц. Или его пес, Матвеев.

– Матвеев? А кто это?

– Да был тут у нас такой – Андриан Матвеев. В сорок первом откуда-то приблудился, говорят, из тюрьмы его немцы выпустили. По слухам, отец его был кем-то вроде купца в Литве, а как стали Советы, их обоих посадили. Но старик не выжил. Сыну лет двадцать было, а злой и жестокий – как зверь прямо. Немцам верой и правдой служил. Может, за отца мстил, а может, и раньше на них работал. Но как-то сразу стал у них в большом почете. Полковник Венц его к себе забрал, и не было никого, кому бы комендант больше доверял. Всю грязную работу Матвеев за него делал.

– А где он сейчас?

– Надеюсь, в аду.

Ох, знал бы дед Мирон, что именно там Матвеев и обретается… Но совсем недавно – с сегодняшнего дня.

– После войны приезжали люди из органов, расспрашивали о нем, о строительстве. И меня вызывали. Только я знал немного, объект был секретный, пробраться туда мы так ни разу и не смогли. Но позже я ходил туда. Как же, ходил…

– И что?

– А ничего. – Дед Мирон чешет в затылке. – Вот только не пойму, где они держали то, что потом вывозили. Много ведь вывозили, разными машинами. И трупов не было. А должны бы остаться, пленных там несколько сотен работало. Однако не увозили их оттуда, точно. Нигде не было ни живых, ни мертвых, я искал.

– Может, все-таки вывезли?

– Нет. Да и зачем? Ведь немцы даже своих не пожалели, чтоб секретность соблюсти, нешто бы наших в живых оставили…

– Так куда же они подевались?

– Не знаю. – Дед наклоняется ко мне через стол. – Но думаю я, есть там, на болоте нынешнем, еще что-то. Бетонные развалины так, для отвода глаз, торчат на виду, а настоящий бункер в другом месте.

Бывший партизан опасливо озирается, встревоженно трет подбородок.

– Ох, не слушай старого дурака, Аннушка. Чего с пьяных глаз не придумается…

– Деда, вы что? Я же никому!

Он смотрит на меня испытующе, потом, словно что-то для себя решив, поднимается.

– Идем.

Я шагаю за ним в соседний двор. Уже стемнело, деревяшка деда Мирона глухо стучит по дорожке.

– Я много думал об этом, но не говорил никому, все считал, что есть и поумнее меня люди, разберутся. А видишь, не разобрались. И я решил – пусть. А то ведь начнут всех трясти, народ тревожить, на допросы таскать. А дела-то давние, все в прошлом должно остаться. Война, Аннушка, очень грязная штука, совсем не то, что в кино показывают. Война не флаги да атаки, а кровь и дерьмо. Закончилась проклятая, не надо вытаскивать на свет старые дела. А все нет-нет, да и вспомню. Голове же думать не запретишь? Вот, заходи.

Домик старенький, но чисто убранный – белая скатерка, расшитая цветами и петухами, на круглом столе рушники на портретах, буфет с выдвижными ящиками.

– Садись, – указывает мне на стул дед Мирон.

И достает карту, расстилает ее на столе. Карта крупного масштаба, немецкая. И очень странно видеть написанное слово «Телехово» готическим шрифтом. Такое ласковое название – и такие злобные буквы…

– Смотри сюда. Вот, видишь? Это то место, где торчат бетонные развалины. А метрах в тридцати от них здесь стоит точка. Просто точка, и больше ничего.

– Может, случайно кто-то поставил?

– Нет. Немцы аккуратисты, у них ничего случайного не было, все на своих местах. Понимаешь? Ну, и что же там за объект такой, который даже на такой подробной карте не обозначили?

– Да разве ж теперь узнаешь…

– Захотели бы – узнали. Но зачем? Оно там столько лет уже гниет. Вот и пусть остается на болоте. Зальет грязью, и все. Некоторые вещи, дочка, лучше оставить там, где они есть, и пусть уж бог сам разбирается, кто прав, кто виноват. Но рассказать я кому-то все это должен был. Я ведь старый уже, скоро умирать, а молчал столько лет, хотя и передумал много всего. Годами думал, сопоставлял. Теперь вот тебе говорю, хотя собирался Игорьку передать. Ну, так ведь тебе это все равно что ему, правда?

– Да.

– Бери карту, но никому не показывай.

– А как же…

– Бери. Боялся я, что помру и мое знание умрет вместе со мной. Но теперь получается, что нет.

– А откуда у вас карта?