Моя Нирвана (СИ)

Через 10 минут Миша возвращается, ложится рядом и смотрит в потолок. Мне хочется спросить, означает ли наш секс, что мы снова вместе, но я боюсь услышать от него честный ответ, поэтому молча ухожу в душ. Там рыдания накатывают на меня с новой силой. Я сажусь на белое чугунное дно ванны и опускаюсь лицом в колени.

Время идет, я не спешу выходить. На самом деле я надеюсь, что Миша забеспокоится, почему я так долго, и зайдет спросить, все ли в порядке. Мало ли, вдруг я тут утонула.

Но он, конечно, не приходит.

Когда я возвращаюсь в комнату, по размеренному дыханию Миши понимаю, что он уснул. Придвигаюсь к нему вплотную и обнимаю со спины. Мне все равно, что через два дня он уедет. Сейчас Миша в одной постели со мной, и я буду обнимать его, сколько захочу.

Утром я просыпаюсь в дичайшем страхе. Во-первых, я не обнаруживаю Мишу рядом, а во-вторых, понимаю, что мне сейчас придется одеться и уйти. С кухни доносится небольшой шум, по которому я делаю вывод, что Миша там. Сажусь на кровати и тру глаза, боясь встретиться с парнем.

Но он сам заходит в комнату.

— Доброе утро, — приваливается к дверному косяку, скрестив руки. Слегка улыбается.

— Привет, — пытаюсь растянуть губы в ответной улыбке.

— Я приготовил на завтрак твои любимые панкейки.

Сердце делает кульбит. Миша у плиты — редкость. Миша у плиты, готовящий мое любимое блюдо — еще бОльшая редкость.

— Ого, — только и могу вымолвить я.

Он отрывается от дверного проема и медленно направляется ко мне. На нем лишь серые спортивные штаны. Я жадно всматриваюсь в его сильный торс, покрытый татуировками, и особенно в слово Nirvana на груди. Миша садится на краешек постели, и я поднимаю глаза на его лицо.

— Лиза, — тихо начинает, — послезавтра я уезжаю.

Я быстро киваю головой, а он смотрит на меня, будто собирается что-то сказать, но не решается.

— Ты хочешь сказать, что сегодняшняя ночь ничего не значила? — догадываюсь.

— Сегодняшняя ночь значила для меня очень много, как и все ночи с тобой. Но я уезжаю. — Мгновение медлит. — Один.

От того, насколько твердо и решительно Миша произносит последние слова, по позвоночнику ползет холодный пот. И хоть я потеряла Мишу в тот же день, когда сказала ему о расставании, сейчас мне все равно больно. Потому что понимаю: теперь точно конец.

— Можно я побуду с тобой до твоего отъезда? — спрашиваю с дрожью в голосе.

Миша пристально смотрит на меня несколько секунд, явно не зная, что ответить. Я вижу по нему: он сомневается.

— Пожалуйста, Миша, — на глаза наворачиваются слезы. — Можно я останусь с тобой на эти два дня?

— Останься, — отвечает полушепотом.

Не спрашивая разрешения, я тянусь к нему и обнимаю. Миша обвивает мою талию одной рукой и зарывается в волосы на затылке. Слезы все-таки текут из глаз. Конечно, Миша их чувствует.

«Я знал двух влюбленных, живших в Петрограде в дни революции и не заметивших ее», — сказал в 1941 году Борис Пастернак в беседе с советским драматургом Александром Гладковым.

Эта фраза лучше всего описывает наши последние два дня.

Я пишу маме сообщение с просьбой забрать мою кошку к себе. Я пропускаю институт. Я забиваю на работу у папы. Я выключаю телефон, потому что не хочу отвлекаться ни на кого и ни на что. Каждую оставшуюся секунду до Мишиного отъезда я хочу провести с ним.

Эти два дня наш мир существует только из нас двоих. А что там за окном — не важно, не интересно. Хоть потоп, хоть война, хоть апокалипсис.

Миша целует меня, как в последний раз. Втягивает запах моей кожи, как будто хочет запомнить его навсегда. Чтобы, может быть, вспоминать одинокими вечерами, как я пахну. Миша не произносит вслух, но я чувствую: он прощается со мной. Каждое прикосновение его губ к моему телу говорит об этом.

— У тебя был кто-то, кроме меня, за это время? — отрывается от моей шеи и смотрит мне ровно в глаза. Я не могу удержаться от довольной улыбки. Все-таки он меня до сих пор ревнует.

— Нет, — честно отвечаю. — Никого не было.

Миша облегченно выдыхает и накрывает мои губы своими.

Я даже не представляю, как это — быть с кем-то, кроме Миши. Я скорее умру в окружении кошек, чем подпущу к себе другого мужчину.

Полгода наших отношений были раем и адом одновременно. Я постоянно думала о том, что у него до меня было много девушек. Миша у меня первый, а я у него миллионная. Виолетта еще не выходила из головы. Воспоминание о том, как он в новогоднюю ночь умолял ее не уходить, отлилось в моей памяти гранитом.

Я никогда не страдала заниженной самооценкой, но тут просто не могла не сравнивать себя с ней. У Виолетты на лбу было написано, что в постели она, как порноактриса. А я девственница, которая ничего не умеет. Мне все время казалось, что Мише со мной скучно, не интересно, что я не даю ему в сексе то, что он хочет…

«Дурочка», — сказал он мне, когда однажды я призналась в своих переживаниях.

Со временем я, конечно, успокоилась. Да и Миша эту самую порноактрису во мне очень быстро пробудил и вытащил наружу. Но все равно тень Виолетты, как будто была рядом.