Моя первая любовь

И потом, когда Азаров уже отдал команду и поздравил всех с окончанием съемок, когда вернулся Дмитрий и встал чуть поодаль от меня, стирая бумажным полотенцем песок со лба, когда все засуетились, убирая реквизит, снимая софиты и пряча технику, я все никак не могла избавиться от этого наваждения. Во мне зрела какая-то отчаянная решимость, необходимость высказать наконец все до конца, потому что после может быть поздно. Желание схватить в охапку ускользающее от меня счастье и держаться за него любой ценой.

И когда Меркович пошел к своей машине, мне наплевать стало на все условности, лишь бы еще хоть немного побыть с ним, услышать его голос.

— Дмитрий! — окликнула я.

Он обернулся уже от машины и застыл с ключами в руке.

— Вы что, уже уезжаете?

— Ага, — кивнул он. — Пока, Зинаида. Здорово было вместе поработать.

— Вот все и закончилось… — пробормотала я. — Наверное, мы больше не увидимся?

— Да ты что! Увидимся, конечно, — улыбнулся он. — Ты ведь актриса. А киношный мир очень маленький. Тем более нас, как ты понимаешь, известных постановщиков трюков, раз, два и обчелся…

Он помолчал с минуту, снова взглянул на меня и вдруг предложил:

— Хочешь, подвезу до отеля?

Может быть, его и самого хоть краем зацепила эта иллюзия, которую мы создали сегодня. Какое-то ощущение того, что уходит, улетучивается, опускается за горизонт вместе с закатным солнцем наш единственный шанс на счастье.

Так или иначе, мы оказались в его взятом в аренду в аэропорту Бен-Гуриона джипе, мчащемся по освещенной фонарями дороге. Я говорила что-то бессмысленное, дурацкое, он отвечал мне, и я с каждой минутой чувствовала, как утекает сквозь пальцы отписанное нам время. И уже когда он притормозил автомобиль у ворот отеля, вдруг решилась. Обернулась к нему и проговорила обреченно:

— Я люблю тебя!

Он вздрогнул и в первую секунду посмотрел на меня так, словно мне удалось достучаться до него, пробиться сквозь эту его внешнюю оболочку вальяжного мускулистого античного бога. Но тут же поморщился, сжал пальцами переносицу и отозвался:

— Оля, не надо… Ты актриса, я понимаю. Кино, искусство — все это завораживает, внушает иллюзии. Но я взрослый женатый человек. И все эти игры мне уже не по возрасту.

Мне стало так больно, будто он наотмашь ударил меня по лицу. Наверное, надо было зарыдать, но лишь одна проклятая крупная слеза театрально сползла по щеке.

— Очень кинематографично, — сказал он, протянул руку и стер ее пальцем. — Но, поверь, в моей жизни все это уже было.

И тогда я, каким-то образом найдя в себе силы не сорваться, улыбнулась и спокойно спросила:

— Можно я тебя поцелую?

И он ответил:

— Да.

Больше всего на свете я тогда желала его всего — его сны, его мысли, его спокойствие и непоколебимую уверенность в завтрашнем дне. Я хотела видеть, как он ест, спит, дышит. Я хотела на веки вечные запомнить его запах, запомнить блеск его иссиня-черных глаз.

Никогда в жизни я не целовала никого так: обретая и тут же прощаясь навсегда. Никогда не любила так сильно, не доверяла и не протягивала рук.

И никогда более не шла так покорно на заведомый провал, не покорялась необратимому времени.

Он, будто заранее зная всю внутреннюю драматургию этой сцены, мягко отстранился и молча открыл дверь машины. Я вышла в жаркую душную ночь, и джип с визгом унесся от меня.

Наверное, в этот момент я окончательно повзрослела.

Мне еще неведомо было, что люди могут бояться слишком сильных эмоций. Что человек может сознательно делать выбор в пользу налаженной комфортной жизни, отказываясь от чего-то неизведанного, непонятного и потому пугающего. Тогда мне еще казалось, что на свете нет ничего важнее любви…

Оказалось, что это не так.

Много лет я, заходя на «Мосфильм», ловила себя на странных мыслях. Я все ждала появления Дмитрия. Везде — в кафе, в коридоре, на различных съемочных площадках. Везде мне чудился его великолепный профиль. Это было похоже на наваждение, на морок, который преследовал меня из года в год.

Я не забывала его ни на миг. Я давно поняла, что тот, который любил тебя, или тот, кого любил ты, где-то в глубине души всегда с тобой…

Дмитрий же продолжал быть успешным постановщиком трюков, купался в лучах славы первого красавца «Мосфильма», крутил романы с приятными, но не отягощенными сложными амбициями и намерениями костюмершами и гримершами. Он ни в чем себе не отказывал.

Вскоре моя жизнь тоже понеслась в бешеном ритме. Я выходила замуж, разводилась, меняла города и страны. С годами идея кино все меньше влекла меня. Я становилась актрисой одной роли. Это начало выводить меня из себя, и я устала биться в депрессии. И вот тогда мир литературы открылся для меня в полной мере.

Я отчетливо запомнила ту ночь, когда, проворочавшись несколько часов без сна, поднялась с кровати, вытащила из ящика стола толстую тетрадь, перевернула ее, открыла с обратной стороны и вывела ручкой на верхней строчке заглавие «Моя чужая жена». Роман.