Моя первая любовь

Олег Жданов — писатель, журналист, автор методики развития образной письменной речи. Является неоднократным номинантом премии «Писатель года», дарит всем слушателям отличное настроение во время своих радиоэфиров, ведет литературные обзоры в КП.РУ.

Букварь

Я бежал за той, которую любил больше жизни, сильнее мамы, крепче, чем папу. Бежал, чтобы доказать ей (и только ей) свою безудержную любовь с помощью выданного мне вчера в торжественной обстановке первого сентября синего, с яркими буквами, букваря. Вчера после первых трех уроков моей новой школьной жизни я понюхал букварь. Не в переносном, не в образном смысле, а просто поднес к носу и понюхал. Он пах красками и счастьем новизны, а то, что краски типографские полны цинка и вредны, я узнал значительно позже, как, впрочем, и о том, что счастье новизны — очень мимолетно.

Тогда, первого сентября на уроке письма, я влюбился, и крепко влюбился. Она сидела в соседнем ряду, и я мог видеть, когда она склонялась над своей старательной прописью, ее божественный жесткий профиль и чуть высунутый от мук правильного наклона букв язычок.

Она была прекрасна. Я не сомневался ни минуты в серьезности и долговечности этих чувств. Знакомиться самостоятельно я еще не умел, но изощренностью в подходах уже обладал. После урока письма подошел к учительнице и вежливо спросил: «Как зовут вон ту девочку на второй парте?» Лариса Николаевна улыбнулась трогательному очкарику и, посмотрев в журнал, ответила: «Карина. Карина Григорян».

Теперь, собственно, знакомиться было уже не обязательно. Как зовут меня, она узнает при первой попытке учительницы хоть что-то спросить у нашего класса. Я тут же подниму руку, встану и, представившись, громко и исчерпывающе отвечу на ее вопрос. Но это — сценарная интрига, а то, что я ее люблю, я должен доказать немедленно, на этой же перемене. Я схватил букварь и выбежал в рекреацию. Там мы все бегали, все три первых класса обычной советской школы. По стенам коридора и рекреации блока начальной школы стояли старшеклассники с красными повязками на рукавах. Это были дежурные, в задачу которых входило сделать так, чтобы мы не бегали и не кричали. Им было лень вмешиваться в нашу радостную активность. Мы хулиганили, они молча и лениво стояли вдоль стен, охраняя наши игры. Собственно, модель советского государства в миниатюре.

Я нашел возлюбленную в толпе и вдохновенно поднял букварь над головой. Именно удар букварем мог сказать музе моего сердца о той полноте чувств, которые меня переполняли. Я побежал. Она очень быстро поняла, что я бегу только лишь за ней, игриво блеснула глазами и побежала от меня. О боже, это были счастливые мгновения. Впрочем, главное счастье этого дня было еще впереди.

На самой высокой скорости девочки-первоклашки Карина огибала группу девчонок, игравших в ручеек, и случилось страшное… она наступила на ногу старшекласснику, стоявшему у стены. Синие брюки, пиджак, отложной воротник у рубашки, прическа в стиле Жан Мишель Жарр. Я запомнил этого подлеца на всю жизнь. Он недовольно хмыкнул, осмотрел свои убогие, но все же кеды, и отвесил моей возлюбленной легкий, но омерзительно обидный подзатыльник. Она растерянно остановилась и заплакала. Я подбежал и, задрав снизу вверх свою буйную головушку, произнес, по сути, первое, что мне пришло тогда в голову: «Извинись!» Существо, превышавшее меня в росте раза в три, удивленно посмотрело вниз и сделало пространный жест рукой: мол, проваливай, малышня. Старшеклассник отвернулся, Карина плакала, а я понимал, что дальнейшие переговоры смысла не имеют. И тут я сделал один из самых мужественных шагов в своей жизни: подошел к обидчику моей возлюбленной. В руках у меня был только мой новенький букварь из жесткого советского картона. Ударить обидчика так же, как я хотел передать чувства любви Карине, то есть плашмя, было бы неверным. Вряд ли я это понимал в тот момент, скорее, просто почувствовал и перевернул букварь ребром, направив углы обложки на противника. Модный юноша не смотрел в мою сторону, когда я окончательно приблизился и, подняв руки вверх, ударил его букварем. Букварь был новый и жесткий, а ударил я собственно туда, докуда смог дотянуться.

Если бы дети советского времени умели хлопать не по приказу, то в эту минуту коридор и рекреация, наверное, просто взорвались бы аплодисментами. Поскольку дотянуться я смог до весьма болезненной точки любого мужского существа вне возрастных градаций, то старшеклассник взвыл и буквально опустился на колени передо мной и Кариной. Бегать и водить хороводы все перестали. Это был шок и триумф. Я завалил лося.

Конечно, и следующее за триумфом мгновение не задержалось. Лось встал, поднял меня в воздух за воротник и шлепнул об вощенный паркет рекреации, после чего покинул наш детский этаж.