Моя пятнадцатая сказка

Или, слегка отодвинув седзи, садилась возле них, да подглядывала в узкую щель за зданиями поблизости, за слугами, которые проходили мимо. За прекрасным маленьким садом, в котором сейчас отцветал померанец и зацветали цветы унохана, чьи белые гроздья, если вглядеться, напоминали звезды. За распускающимися нежно-сиреневыми шапочками-цветами павлонии. Если лепестки унохана заострялись к краю, то лепестки павлонии, наоборот, шли нежными волнами. Цветки унохана казались острым, а павлонии — такими мягкими!

Любовалась маленьким прудиком и поросшим мохом камнем возле, олицетворявшим гору. Чуть погодя, заметила два камня поменьше, лежащих за этим. Словно горная гряда! Но нет, разве могут эти старые камни сравниться с величественными горами?! Но из усадьбы отца, увы, совсем не видно гор. Так что остается только смотреть на эти камни.

А в пруду, судя по речи слуг, жили золотые сомы. И девочки приходили, кормили их. Мне тоже хотелось выйти и посмотреть на рыбок, которых у нас с мамой никогда не было, но я боялась выходить. Да и слуги часто сновали мимо, туда-сюда. Но вроде бы никто не замечал, что я подсматриваю за ними? Или же тонкая бумага между реек выдавала мой силуэт? Но, по крайней мере, слуги просто проходили мимо. Может, они не замечали меня, не слышали шелеста моих одежд, когда я редко-редко решалась пошевелиться, меняя позу. Или и они только притворялись, что не слышали.

А еще здесь было очень шумно. Намного больше шума, чем в родной моей местности, далекой от столицы. Еще бы, сам Киото! Да и, как мне обронила моя кормилица, отец мой жил аж на 1-ой линии! Но, хотя она и обещала, что найдет для меня возможность выбраться наружу, я страшно боялась выходить в город, на люди.

Хотя слуги как-то обсуждали пышный праздник мальвы, устроенный в прошлом году. И мне вдруг страстно захотелось посмотреть на праздничную процессию. Говорят, ее устраивают такой роскошной в столице! Вот даже странники в родной моей усадьбе, пущенные на ночлег в комнаты для слуг, обсуждали ее. Нет, кажется, я все же хочу пройтись по столице. Особенно, в праздничный день.

На третий день с утра зашел отец.

— Я с твоей кормилицей поговорил. Эта женщина сказала, что ты родилась шестнадцать зим назад. Совсем уже взрослая. Надо бы уже провести обряд одевания мо. Готовься. Этим вечером мы проведем его.

Вечером пришли молодые служанки, облачили меня в янаги-гасанэ, одеяние ивы. Белые кимоно на зеленой подкладке. Светлые просторные штаны хакама под ними, подвязанные красивым шнуром. Девушка, помогавшая мне облачиться в хакама, волновалась, и шнур упал, развязавшись.

— Ваш супруг скоро прибудет! — рассмеялась та, что была полнее и ниже.

— Что?! — резко развернулась.

— Говорят: коли подвязки с хакама сами развязываются, значит, некий мужчина в тоске думает о вас! — девушка рот прикрыла рукой, — Или, может, кто-то уже влюблен в вас, госпожа?

Торопливо закрыла вспыхнувшее лицо просторным длинным рукавом, взмолилась:

— Ах, не шутите вы надо мной так!

И они испуганно притихли. Заизвинялись. А когда я чуть опустила руку, то увидела, что они робко сидят возле меня, опустившись на колени, виновато головы склонив. Я осторожно, боясь запутаться, опустилась на колени возле самой высокой из них, робко коснулась ее плеч.

— Не волнуйтесь! Я вас прощаю. Что ж поделать, если есть такое поверье!

— Ах, какая вы добрая, госпожа! — выдохнула девушка с благодарностью. И, кажется, очень искренно.

Но, впрочем, она поднялась тут же, резко.

— Но нам надобно уже идти!

— Нам госпожу надо расчесать! — испуганно вскрикнула другая.

И торопливо, с поклоном протянула той, высокой, гребень.

Они тщательно расчесали мои волосы, рассыпаясь в похвалах их длине и густоте, хваля, что они такие прямые, красивые-красивые. И я поняла, что правы были мама и кормилица, которые заставляли меня беречь мои волосы, хотя за ними было так тяжело ухаживать. Сейчас я стояла в двенадцатислойном наряде, а волосы струились по моей спине и плечам почти до самых моих колен.

— Какая вы красивая! — восхитилась одна из девушек, отступив от меня с гребнем.

А может, им просто хотелось, чтобы я была добра к ним?..

Затем эти четверо вывели меня и провели по длинной галерее. И еще по одной. И еще. В просторные покои, где собралось много людей. И среди них было семеро мужчин и более того женщин. Стыдливо вспыхнув, торопливо прикрыла лицо рукавом.

— Здесь свои! — громко объявил отец, приближаясь и осторожно рукою моего затылка касаясь, — Только наша семья. Ну-ка, дай-ка нам на тебя полюбоваться, Хару!

И, повинуясь воле родителя, я отчаянно убрала преграду из двенадцатислойного рукава, вставшую было между мною и ими.

— Красавица! — сказал серьезно седовласый мужчина в уборе высшего сановника.

— Худовата, — сердито шепнула своей соседке женщина лет тридцати в великолепнейшем одеянии, — Но лицо милое, может, для придворной службы и подойдет.