Моя пятнадцатая сказка

— То опасное дело, — ступил к нему Хон Гун, — К тому же, экзамены сдавать тебе. Ты должен чиновником стать, чтобы не опустить честь семьи. Я так хочу, — да ушел, гордо подняв голову, с ровной красивою широкою спиной.

Сын постоял, взглядом отца провожая. Да сплюнул. На куст пионов цветущих от третьей его жены. У той, робко вышедшей в сад прогуляться, на глазах. И женщина молодая не решилась супругу рассказать о том. И служанкам своим запретила болтать о том. Забыла об унижении. Будто бы. Ведь шрамы на сердце хоть и не видны, но не проходят. Проклятия тоже не всегда видны от усталой души человека, но тоже как шрамы не сходят.

Но Ен Ниан раздосадован страшно был. Недели две успокоиться не мог. Опасное приключение и дело важное — о чем еще мечтать ему? Не о мерзких же книгах! И, как обычно, утешаться пошел в бордель.

У всех сыновья учились, а он… Ну, почти все. В борделях, особенно, лучших, всегда хватало молодых веселых господ. Да драк хватало. Да искуснейших и новых красавиц, со всей страны. Там женщину любую найти себе мог Ен Ниан. Кроме любимой. Да он и не искал любви. О женском коварстве от матери наслушавшись: та не хотела, чтоб девку безродную он в жены притащил или даже в наложницы. А вне дома стен пусть творит все. Хочет — ласкает, хочет — бьет. Ей дела нету до них.

Отец в тоске спрятался, глаза пряча от стыда. В комнате Кэ У. И с нею играл в го часами бесчисленными, без еды почти и без сна. И дочь от покойной жены любезно его приняла. Сама на сладости почти не отвлекаясь. И даже не спала три дня. Потом отец уже, заботою ее ободренный, сам ее, за столом уснувшую, на постель ее отнес. И снова из комнаты вышел. Чтобы жить. Снова чтобы жить.

Хотя он в большей тоске думал с тех дней об Кэ У. Он понял совсем, что сердце у ней доброе. Но кому нужна дочь из богатой семьи с ужасным таким лицом? Если и приданного много, подарков много даст — разве кто возьмет?.. А если и возьмут, и передумают? Вот унижение ей, вот разочарование сердцу ее хрупкому будет! Или слуги начнут язвить о ней? А муж молодой, ветреник какой-нибудь, жену себе заведет и новую, и третью, красивых. А ежели второю женою отдать — то не избежит бедняшка издевательств от старшей жены. С ее-то лицом!

* * *

Семь лет прошло. Три раза пытался экзамен сдавать молодой господин. И ни разу события торжественного после объявления результатов не произошло.

Хотя младший сын, мальчик еще, на брата старшего насмотревшись, да на страдания отца — хотя и скрывал тот их за улыбкой грустной усердно — сам стал заниматься решительно. И ночью при свете луны. И при свете снега зимой. И при свете светлячков. Года два любовался отец на него, хотя и просил иногда отдохнуть, здоровье поберечь.

Два года усердно учился младший господин. И неожиданно слег. Бледный, усталый страшно он был. Еще и лекари не решались правду говорить, еще хватались за лекарства как будто уверенно, то и то норовили попробовать, но понял отец: совсем.

Он ночью последней, как будто чувствовал, с матерью просидел на постели его. Сжимала несчастная женщина молодая руку сына правую. А отец — крепко держал левую. И смотрели, губы кусая, да слезы глотая, как угасает единственный их сын. Двух девочек, близняшек, жена потеряла в родах.

Очнулся вдруг мальчик при свете светильников и свечей. Он тихо спросил, глядя на оживившегося отца, бессонницею измученного и исхудавшего, но, впрочем, не так страшно как сын:

— Отец… могу я кое-что спросить у вас?..

— Проси что хочешь! — пылко ответил тот, садясь еще ближе у него.

— Я только хотел спросить… — мальчик смущенно взгляд опустил.

— Да говори же! — взмолился отец, он страшно хотел хотя бы просьбу исполнить последнюю его, он учуял, что просьба та будет последней.

— Всего лишь хотел спросить… — сын робко взгляд поднял на него, — А правда, что раб тот молодой… Гу Анг… он тоже ваш сын?.. — и глаза смущенно опустил, — Я просто видел иногда, как ласково смотрели вы на него.

— Он достойный юноша, — вздохнул Хон Гун и вдруг вдохнул сердито, — Не то, то некоторые!

— Не говорите так, мой господин! — взмолилась жена его, — Он тоже ваш сын! — и осеклась, рот напугано прикрыла платком.

— Да, он тоже мой сын, — признался наконец-то Хон Гун, смущенный. Но Гу Анг… он сын рабыни.

— Значит, брат он мой, — улыбнулся грустно младший господин, потом уж помрачнел, — Жаль, я не смог проявить почтение к нему! — вдруг тонкими пальцами, с кожей кости обтянувшей, запястье отца сжал, — То просьба вторая… и не должен я… но я все же спрошу… — глаза поднял с мольбой на отца — у того защемило сердце от горестного этого взгляда, — Прошу, точнее. Отец, отдайте мой меч ему! Когда Гу Анг вернется, — он улыбнулся, — Я верю, что он может славу дому нашему принести. И вы, может, позволите быть ему уже слугой. А он мне жизнь спас, когда я в пруду тонул. Лед был тонкий, но мы… я, то есть, дерзнул по нему пройти. А Гу Анг рядом был. Рванулся в воду за мной, вытащил меня. Он долго тогда, помните, болел? Месяца три.

— Ен Ниан, что ли, шутками заманил тебя на лед? — отец помрачневший спросил.