Моя политическая биография

Двое понятых, привезённых из маральника алтайцев, жадными глазами глядели на мой бинокль. Солдаты без нужды появлялись в избе. Следователь, майор Шафаров, писал протокол обыска. Извлечённые у меня доллары начали переписывать по номерам. Их оказалось 11.100. Извлечённые у меня деньги в рублях, около 15.000, впоследствии исчезли.

Так как изба эта маленькая, в сущности на две кровати, а ночью в ней ночевали восемь человек и кроватей занесли четыре, а затем туда вломились солдаты, то хаос там был страшный. «Обыск», это слово не подходит к действу, которое происходило. Извлекался какой-то предмет, и если в нём предполагалась ценность для следствия, его бросали на одну из кроватей, в общую кучу. Один из офицеров копался в книгах — небольшая полка была прибита под потолком. «Узнаёте Диму Кондратьева, Эдуард Вениаминович? — спросил долговязый командир. — Он вас расследовал по взрыву». Я узнал, без всякого удовольствия, надо сказать. Ещё один москвич, фамилию я видел под протоколом обыска, но запамятовал, Эдуард Вадимович, — рыхлый, склонный к полноте молодой человек — отпускал всяческие иронические замечания по моему поводу: «Вы у нас, Эдуард Вениаминович, лидер самой радикальной партии России. Самой-самой». Он сообщил мне, что внимательно прочёл мою книгу «Анатомия героя» и что сегодня — счастливейший день в его жизни, ибо он поймал меня, любимого автора.

Затем мне предложили показать, где лежит оружие. Самому. Я сказал, что у меня никакого оружия нет, даже холодного, а если что-то есть у Пирогова, то я за его оружие не в ответе. «Ну что ж, пойдёмте поищем вместе», — сказал долговязый командир. Они взяли свою специальную собаку и в моём сопровождении стали обшаривать постройки.

Пацанам нашим, они стояли до сей поры на морозе, было разрешено одеться. В конце концов их всех посадили в старой бане. За исключением Акопяна.

Ни их собаки, ни металлоискатели ничего не смогли обнаружить. Эдуард Вадимович стал шутить реже. От двух участников налёта, я видел только их спины, мне пришлось услышать: «Опять неудача!» Действительно, это была неудача. Притащить всю эту орду из Москвы, из Барнаула, из Горно-Алтайска, создать сводную группу захвата, затратить столько денег и — ноль.

Меня посадили в баню к ребятам. Я сказал, что их всех в конце концов отпустят, а вот меня они постараются придержать, хотя оснований у них нет. Но цель-то — развалить организацию, и она может быть достигнута наилучшим образом, если посадить лидера.

Ребят стали вызывать на короткие допросы в избу. По дороге их старались ударить прикладами. Один, особенно кровожадный, высокий и худощавый (скорее всего, лейтенант) по имени Олег вывел Димку Бахура в тамбур и ударил сзади. «Эй, — сказал я, — не бей его, и особенно не бей по голове, у него полчерепа снесено». Действительно, Бахур перенёс операцию, в результате которой у него временно отсутствовала черепная кость над ухом. Лейтенант оскалился, но бить перестал.

Приказав нам взять вещи, нас повели через снега обратной дорогой. В снежной долине, там, где мы застряли пятого ночью, крутился бульдозер с Пироговым за рулём! Травник помахал нам рукой и что-то спросил у меня. Однако ответить ему у меня не было возможности. Нас выстроили на снегу. И мы стояли под дулами, ожидая дальнейших распоряжений.

Нас рассадили в несколько УАЗиков — руки за голову, голова в колени, дуло в лоб, и мы почти поплыли в Банное. Вода уже достигла на дороге в колеях метровой высоты. Застревали мы бесчисленное количество раз. В Банном господа офицеры выпили с участковым в бараке у въезда в деревню (бутылки водки на столе были видны через окно, у которого нас выстроили). Я позавидовал офицерам. А своим я сказал: «Национал-большевистская партия по настоящему родилась сегодня, ребята. Запомните этот день — 7 апреля 2001 года». — «Не разговаривать!» — подошёл угрожающе долговязый.

К ночи нас привезли в изолятор временного содержания в Усть-Коксе. Я взял из сумки две пачки сигарет, и меня повели в камеру. Там сидели два косоглазеньких полурусских пацана: Лёха и Сашка. Я выдал им пачку сигарет. На возвышении находились двухъярусные деревянные нары, постланные на железный остов, дубок в углу, металлическая лавка. В противоположном углу — ведро, покрытое тряпкой. Сашка был конокрад. Лёха рисовал, Сашка спал, а я продиктовал Лёхе текст песни «Окурочек». (Про окурочек в красной помаде. Если Алешковский был бы рядом, он бы возрадовался.) Затем я лёг к стене, укрылся своим бывалым тулупчиком и уснул. Лёха рисовал, прохаживался, затем уснул рядом.

Утром выяснилось через уборщика — бывалый зек Бахур наладил связь, — что наших всю ночь допрашивали, угрожали, били, приставляли пистолет к виску, вкладывали в карманы патроны, требовали дать показания на меня. Сознаться, что мы планировали захват казахской территории вооружённым путём. Через некоторое время меня вызвали с вещами. Я простился с сокамерниками. Их должны были везти в тюрьму с арабским названием ближе к Монголии. Я знал, что меня повезут на Запад.