Моя последняя ложь

Все это хреново, дневник.

Я прерываюсь, потому что в дверь вдруг быстро стучат. Я провалилась в кроличью нору мыслей Вивиан и не заметила, как реальный мир растаял. Теперь он снова на месте. Я отрываюсь от страницы и спрашиваю дрожащим голосом:

– Кто там?

– Эмма, это Чет. Все в порядке?

Я захлопываю дневник, отправляю его под подушку и делаю быстрый глубокий вдох, стараясь успокоиться:

– Да, все отлично.

Дверь приоткрывается, и внутрь заглядывает Чет. Его волосы, как обычно, лезут в глаза, и он убирает их рукой:

– Слушай, можно зайти?

– Располагайся.

Он заходит внутрь и садится на мой ящик, вытягивает ноги и скрещивает руки на груди. Они с Тео не родные, но общие черты у них есть. Высокий рост, прекрасное телосложение. На них обоих отлично смотрится что угодно. Оба передвигаются со спортивной ловкостью. Оба излучают спокойствие и беззаботность людей, родившихся в богатой семье. Или усыновленных такой семьей.

– Я заметил, что тебя нет на костре. Испугался, что что-то не так. Ну, после сегодняшнего ланча.

– И кто тебя послал? Мать или брат?

– Никто. Я сам пришел. Я хотел прояснить пару вещей. Про камеру и приглашение в лагерь. Это я придумал.

Я так удивлена, что сажусь на кровати. Вчера я не знала, помнит ли меня Чет. Оказывается, помнит.

– Я думала, обе идеи принадлежат Френни.

– С технической точки зрения – да. Но я ее спровоцировал.

Чет улыбается. Это выходит у него очень красиво. Еще одна общая черта.

– Камера – простая предосторожность. Тео и мама не имеют к ней отношения. Я подумал, что неплохо бы следить за твоим коттеджем. Не то чтобы я думал, что случится что-то плохое. Но лучше быть готовым ко всему.

Чет вежливо намекает на мое хрупкое психическое здоровье. Так, глядишь, к концу недели об этом будут знать даже на кухне.

– Пожалуйста, не обижайся. Я понимаю, почему ты чувствуешь себя обиженной. Будто к тебе цепляются. Мне очень жаль. Нам всем жаль. Если хочешь, я попрошу Бена снять ее с утра пораньше.

Мне очень хочется потребовать, чтобы ее сняли тут же, но странным образом начинаю понимать все предосторожности. После вероятного происшествия в душе за лагерем можно и последить.

– Пускай остается. Пока. И скажи мне, почему ты решил пригласить меня обратно?

– Из-за того, что ты тогда сказала. Про Тео.

Дальше он может не продолжать. Я понимаю: он говорит о том, что я сказала полиции, будто Тео замешан в исчезновении девочек. И я так и не отозвала своего заявления. О чем до сих пор жалею. У меня была причина обвинить Тео. И я не хотела, чтобы все считали меня лгуньей.

Это две правды. И я пока не могу с ними смириться.

– Я не могу изменить того, что сделано. Я могу сказать, что сожалею о своем поступке, и попросить прощения.

Чет поднимает руку:

– Я попросил маму пригласить тебя не ради извинений. Твой приезд говорит в миллион раз больше, чем какие-то слова.

Так вот почему Френни хотела, чтобы я приехала в лагерь. Она сказала мне, что мое присутствие подтвердит, что тут снова безопасно и хорошо. На деле я молчаливо забрала назад свои обвинения в адрес Тео.

– Раз я приехала, я думаю, что Тео невиновен.

– Именно. Но есть кое-что еще. Это возможность найти утешение.

– Потому я и здесь.

– Я говорю про Тео. Я подумал, что он сможет наконец примириться с действительностью. Что ему станет лучше.

– Что?

Я ничего не понимаю. Тео красив, богат и успешен. Чего ему еще надо от жизни?

– Тео выглядит неплохо, но на самом деле все куда сложнее. После того происшествия ему пришлось нелегко. И мне сложно его обвинять. Полиция постоянно его допрашивала. Отец Вивиан говорил про него гадости. Пресса писала какие-то ужасы. Тео не выдержал. Он бросил университет, подсел на наркотики и алкоголь. Четвертого июля, через год после исчезновения, он достиг дна. Поехал на вечеринку в Ньюпорте, надрался, что-то принял, взял чью-то «Феррари» и врезался в дерево в двух километрах от шоссе.

Я вздрагиваю, вспоминая шрам на щеке Тео.

– Это чудо, что он выжил. Ему повезло. Но дело не в этом. Я уверен на все сто, что выживать он не планировал. Он так и не признался, что хотел покончить с собой, но я в этом не сомневаюсь. Тео долгое время вел себя так, словно ему жить надоело. После аварии дела пошли получше. Мама заботилась о нем. Он провел полгода в реабилитационной клинике, вернулся в Гарвард, стал врачом, пускай и на два года позже запланированного. Все пришло в норму, и сейчас мы об этом не говорим. Мне кажется, мама и Тео думают, что я не помню. Но это сложно забыть. Сложно забыть, когда с твоим единственным братом творится такое.

Чет замолкает, делает глубокий вдох и тяжело вздыхает.

– Мне так жаль, – говорю я, зная, что это не имеет значения.

Я не изменю случившегося. Я не сотру бледный шрам с щеки Тео.

– Я не знаю, почему ты его обвинила. Мне и не надо знать. Важно, что сейчас ты так не думаешь, а иначе ты бы и не приехала. Я не хочу, чтобы ты себя винила.

Но я не только виню себя, хуже – я чувствую себя злодейкой. Я не могу даже глаза поднять на Чета. Я смотрю в пол, онемев от чувства вины.