Моя прекрасная подружка

Уезжал я в скверном настроении — жизнь Альмы оказалась далеко не «райской». «Но все-таки, — размышлял я, — она живет в доме, в тепле, и Нина Ивановна выгуливает ее, и, наверняка, разговаривает с ней, а не только отдает команды. Возможно даже Нина Ивановна любит Альму, но на свой „птичий“ манер, без всяких нежностей — так относятся к привычной, но не очень ценной вещи, которую если и теряют, то особенно не огорчаются. Таким людям, как Нина Ивановна, не дано понять, что у Альмы тоже есть душа и, несомненно, более чувствительная, чем у самой „птичницы“».

Да, ребята, неизвестно что лучше для «граждан собачьего племени»: спокойная, безбедная, но однообразная жизнь, без общения с сородичами, без романтических приключений, без воспитания потомства, или свободная жизнь, с постоянными поисками еды и ночлега, со многими опасностями (бездомные собаки редко живут больше трех-четырех лет, чаще попадают под машины или их отлавливают собаколовы).

Глава четвертая. «Птичница» показывает свое истинное лицо. Сторож Тихон и несчастные охранники грядок

Через месяц, по пути на дачу, я заехал к Нине Ивановне снова. Заехал без предварительного звонка, благо было воскресенье, и я решил: если и не застану Нину Ивановну, то оставлю записку, что загляну на обратном пути.

Нина Ивановна оказалась дома, но, как только она открыла дверь, я увидел — Альмы в квартире нет. Тревожное предчувствие охватило меня.

— Понимаете… Альма… у Тихона, — начала объяснять Нина Ивановна, без всякой улыбки, растерянно, сбивчиво. — Тихон — бывший муж моей сестры. Он работает сторожем в дачном поселке…

— Почему она у него?

— Так… получилось, — Нина Ивановна опустила голову.

— Как?! — глухо спросил я. — Где живет этот Тихон?

— В соседнее доме… На первом этаже. Шестая квартира.

Я повернулся и, не прощаясь, быстро направился к соседнему дому.

На звонок в шестую квартиру долго никто не выходил, но главное — не было слышно лая, и в меня вселилась тревога. Наконец, послышался кашель, шарканье, и в двери появился низкорослый бородатый мужичок, явно выпивший.

— Ты Тихон? — спросил я.

Мужичок кивнул.

— А где Альма? — уже строго спросил я, предчувствуя, что разговор будет не очень приятным.

— А тебе зачем знать? — буркнул мужичок.

Пока я втолковывал ему, что являюсь представителем «Общества защиты животных» и что обязан видеть Альму, он пощипывал бороду; потом пробормотал:

— Собака где и положено ей быть. Раз надо посмотреть, пойдем, покажу.

Он привел меня на окраину птицефермы. По пути я спросил:

— И давно Альма у тебя?

— С зимы. Как свояченица привезла из города.

— Понятно, — процедил я. Мне сразу стало ясно, почему «птичница» просила звонить перед приездом — она приводила Альму от этого Тихона. Но зачем столько времени врала? Впрочем, ясно зачем — такому, как Тихон, Альму я не доверил бы.

Вот так, ребята. Не всегда улыбки бывают искренними. Иногда за ними скрываются негодяи.

Мы пришли к пустырю на склоне оврага. Сразу скажу — там меня ждало неприятное зрелище. Вдоль оврага тянулись полуразвалившиеся сараи и крохотные огороды (две-три грядки), все огороженные досками, разными железками, проволокой. И, представьте себе, каждый из этих клочков земли охраняли собаки. Красивые собаки — одна лучше другой, некоторые породистые — сидели на цепи около будок, сколоченных из овощных ящиков. Вид у собак был унылый, подавленный, они даже не лаяли на нас. Все понятно — просиди-ка вот так всю жизнь на цепи! Мне сразу вспомнился Сервантес: «Самое большое несчастье — несвобода».

— Что они охраняют? — спросил я у Тихона.

— Как что? Урожай! — Тихон хмыкнул и посмотрел на меня, как на полного профана в вопросах загородной жизни.

Через несколько шагов он кивнул на последний участок:

— Вон она!

Среди кустарника виднелась большая картонная коробка, покрытая фанерой; из этой «конуры» сиротливо выглядывала Альма — еще более худая, чем месяц назад, голова понуро опущенная, взгляд тусклый, безучастный. Увидев нас, Альма обеспокоено вскочила, хотела подбежать к загородке, но не смогла — натянулся «поводок», двухметровая толстая веревка. На Альме даже не было ошейника, его заменяла все та же веревка, завязанная на шее узлом.

— Ты что ж, не мог ей купить ошейник, нормальный поводок? — бросил я Тихону.

— А на кой он? — Тихон снова посмотрел на меня, как на профана, но уже в отношении к собакам. — Она все время на воле, я с ней пять раз в день обхожу дачный кооператив. Вон поселок, — он кивнул на летние домишки невдалеке. — Я там сторожем работаю.

Отодвинув «калитку» (дырявую крышку стола), я подошел к Альме. В смятении она заскулила, стала лизать мне руки — она так нервничала, что дрожала всем телом, в ее глазах был испуг и тоска, и боль. Я нагнулся и шепнул ей в ухо:

— Потерпи, девочка, еще немного, я заберу тебя отсюда, найду тебе нового хорошего хозяина.

— Не волнуйся, — подал голос Тихон. — Ей здесь неплохо живется. Из столовой приношу ей кости…