Моя прекрасная убийца

Правда, ветер дул бы уже не в лицо, а в спину, но это была бы очередная пустая трата времени, столь же бессмысленная, сколь бессмысленно болтаются в этой реке всевозможные деревяшки и пустые ящики, которые выбрасывает на зловонную и замшелую отмель у стенки набережной. Он схитрил и, надеясь успокоить супругу, прикинулся, будто вовсе не хотел сказать ничего особенного.

— Я имел в виду, что мы сможем дойти лишь до жилых барж. Дальше дороги нет. А твои каблуки не слишком-то годятся, чтобы идти по тропинкам вокруг озера. Мне нужно много двигаться, а ты не выдержишь моего темпа. Почему бы тебе не отправиться домой? День сегодня все равно не задался.

Жена поглядела на небо. Там одна туча настигала другую, и ветер продувал насквозь — как повезло! — ее тоненькое пальтецо.

— Да, наверное, ты прав, — сказала она. Потом добавила недоверчиво:

— А у тебя и в самом деле все в порядке? Ты такой бледный!

— Все хорошо, — ответил он. — Я обычно хожу быстрее, когда один.

Тут он увидел на дороге свободное такси, махнул тростью водителю и сказал ей:

— Садись. Нет смысла наживать себе простуду.

Не успела она ответить, как он уже распахнул дверцу и назвал шоферу адрес. У нее просто не осталось времени отказаться. Он чуть ли не силой усадил ее в машину, и когда такси тронулось, увидел, как она делает ему какие-то знаки за опущенным боковым стеклом, пытаясь что-то сказать, но ничего не было слышно. Наверное, хотела еще раз напомнить про визит Олхазенов, чтобы он не приходил слишком поздно. Он провожал машину взглядом, пока она не скрылась из виду. И ему казалось, будто он смотрит вслед большому периоду своей жизни, который уже никогда не вернется… Он свернул прочь от реки и жилых барж, оставив позади все оптические иллюзии и какофонию движения на шоссе, и углубился в лабиринт узеньких улочек, петлявших между рекой и Фуллхэм Роуд. Шагая, он думал только об одном — как избавиться от своего привычного Я, от этого воскресного незыблемого ритуала прогулок — словом, от всего, что уже вошло в плоть и кровь.

Мысль о бегстве от этой жизни доныне не приходила ему в голову. Но когда жена бросила свою реплику про Олхазенов, у него вдруг что-то сломалось внутри. «Напомни мне, когда вернемся домой, чтобы я позвонила Олхазенам и пригласила их вечером выпить. На этот раз наша очередь принимать их». Можно понять утопающего, который в последнюю секунду вспоминает все события своей жизни. Но вспоминать их просто так… Эти звонки в дверь, эти жизнерадостные голоса Олхазенов, эти напитки на столике, пустые разговоры, стояния, сидения — как узор на обоях, который повторяется утомительно однообразно и который ставит на всю его жизнь арестантское клеймо. Каждый день начинается с раздвигания штор, с первой чашечки кофе, с чтения утренней газеты, завтрака в маленькой столовой, причем газовый рожок должен гореть не сильно, голубым пламенем, а то это будет, дескать, чересчур расточительно.

Затем метро, часы скучной конторской работы, снова метро, вечерняя газета в переполненном вагоне. Дом — снять шляпу, пальто, повесить зонтик, услышать, как в гостиной работает телевизор, а жена звонит по телефону. И так — зима, лето, весна, осень; разве что со сменой времени года меняется цвет чехлов на софе и на креслах, да деревья за окнами то сбрасывают листву, то покрываются ею снова.

«На этот раз наша очередь принимать их…»

И Олхазены, эти марионетки на ниточках, появляются перед ширмой, кланяются во все стороны и исчезают; куклы, которые были хозяевами, превращаются в гостей, затем опять становятся хозяевами — и так далее, до бесконечности; и все пищит, гримасничает и танцует, танцует свои старомодные танцы под траченые молью шлягеры.

И вдруг в тот миг, когда на мосту Эдна сделала свое замечание, это время остановилось — впрочем, оно течет, как прежде, для Эдны, которой нравилось звонить Олхазенам, для Олхазенов, которые снимут трубку и ответят, для других гостей. Но для него все стало другим. Он внезапно ощутил в себе силу и почувствовал, что отныне он — хозяин положения. Отныне он сам будет двигать марионетками. И пусть бедняжка Эдна едет в такси играть уготованную ей роль: охлаждать напитки, разглаживать морщинки на диванных подушечках, насыпать в тарелочки соленые орешки. Эдна и представления не имеет, что он уже освободился в душе своей от рабства и стал иным.

Апатия выходного дня, сгустившись, повисла над городом. Дома на улицах, кафе, маленькие гостиницы, казалось, погрузились в тяжелое забытье.

Он подумал, что эти люди там, внутри, не знают, что ему достаточно пошевелить рукой, чтобы изменить их сонный мир. Стоит постучать в дверь… кто-то откроет… зевающая женщина… старик в домашних тапочках на меху… ребенок, которого послали родители… как я захочу, так все и будет. Разбитое в кровь лицо. Убийство. Ограбление. Пожар. Вот ведь как все просто…

Он взглянул на часы. Половина четвертого. Он решил загадать число: вот сейчас пройду еще две улицы, прочту название третьей, сосчитаю, сколько в нем букв, и это будет номер дома, к примеру, туда и пойду.