Моя Прелесть

Судя по большому количеству темных окон, было уже довольно поздно. Интересно, сколько времени? Мой старенький Nokia уже пару недель как приказал долго жить, а новый телефон пока купить себе не удосужилась. В принципе, он мне особо и не нужен. Все мои друзья жили под боком, а после того, как дядя Леня пропал, надобность созваниваться с родными отпала сама собой по причине отсутствия оных.

Я потрогала свой пузатый рюкзачок, но доставать оттуда Прелесть не стала. Все равно она разряжена. Просто на меня успокаивающе действует сам факт ее присутствия. Вот и сейчас, нащупав ее каркас, приободрилась. Да, в конце концов, не так уж и важно – насколько далеко за полночь я заявлюсь. Скандала все равно не избежать. С этими мыслями я поднялась на бетонное крыльцо и торкнулась в дверь. Она оказалась предсказуемо запертой изнутри. Я нажала на звонок, сжала кулаки и расправила грудь, собираясь с духом.

Окна вспыхнули мягко желтым, послышались шаркающиеся шаги и родной сердитый голос вопросил:

– Чего надо?

Ох, как я обрадовалась! Мое временное помешательство закончилось. Мир стремительно приобретал привычные и родные очертания. И пусть я получу нагоняй. Пусть! Главное, я дома.

– Марь Иванна, это я, Кристина Мерлина из 315, – привычной скороговоркой заныла я. – Пробка такая жуткая, Марь Иванна. Опоздала я.

– Ты по жизни, Мерлина, в пробке, – непреклонно отчеканили мне в ответ.

– Ну, Марь Иванна, – еще горше застенала я. – На улице дождик. Хо-олодно.

Лязгнул замок, и дверь открылась. Я радостно нырнула в проем теплого желтоватого света и счастливо выдохнула. Все было, как всегда: с левой стороны – стойка, маленький телевизор и стеллаж с ячейками для ключей; с правой – просторный холл с домашними цветами в кадках и казенными стульями; впереди – желанный коридор и Мария Ивановна как несокрушимая преграда на пути в теплую постельку. Она стояла, широко расставив ноги и подперев руками бока, и очень неодобрительно взирала на меня. Впрочем, это ее обычное выражение лица. Иногда она выдавала такие фортели – мама не горюй. Очень пожилая дама умела внести оживление в наше скромное житие. Но при всем при этом у нее была ахиллесова пята, о которой она даже не подозревала. А мы знали и безжалостно этим пользовались. Секрет этот бережно передавался из поколения в поколение: Мария Ивановна больше всего на свете боялась понести ответственность за чрезмерную верность долгу. Что приедут бравые парни на воронке и вопросят так строго:

«А почему вы, Мария Ивановна Сергеева, довели до смерти комсомолку, активистку, отличницу Кристину Константиновну Мерлину? Может, у вас есть какие-то обиды на Партию?». Конечно, я не комсомолка, но подозреваю, Марь Иванна об этом не знает. Она застряла где-то на рубеже 50-60-х годов. И не активистка я, уж точно. Но и это ей неведомо. В общаге пять этажей, на каждом по двадцать комнат, в каждой комнате по три-четыре студента. Итого в среднем (если вычесть подсобные и сдаваемые в аренду помещения) получаем около трехсот мучеников науки. Вот откуда ей знать, кто из нас кто? Главное действовать нужно на ее психику мягко, не пережимая гайки, чтобы у Марь Иванны не вступила в силу вторая ее ипостась: «На понты берете, гады! Думаете, я вас боюсь?!? Да ни фига я вас не боюсь! А ну, пошла в дождь, шпана малолетняя!»

Поэтому, я действовала тактично. У меня всегда это лучше всего получается. Войдя в холл, я долго и тщательно вытирала ноги о коврик, подкашливала и шмыгала носом. Короче, как могла, изображала умирающую лебедь.

– Простите, Марь Иван. Я больше так не буду, – полным раскаяния голосом произнесла я.

Тетка с проплешиной на голове и ярко рыжими концами волос, закрученными в хлипкий пучок, в ответ недоверчиво хмыкнула, но смилостивилась:

– Все вы так говорите, Мерлина. Давай уж. Иди. Да скажи вашим с третьего – не угомонятся, милицию вызову.

«Милицией» Марь Иванна стражей закона по старинке называла. Никак врубиться не может, что мы уже несколько лет – прогрессивное демократическое общество. Но, кстати, на тревожный звонок имела полное право. Заунывное многоголосье сверху довольно слажено выводило «Ой, то не вечер, да не вечер…».

– Скажу, Марь Иванна, – бодро соврала я.

Не вызовет. Она стражей закона как чертей боится. Говорила же насчет ее ахиллесовой пяты.

Я уже собралась было топать наверх, как уловила некое движение под ногами. Мое зрение опять стало, как и было всегда, средней степени паршивости. Поэтому я прищурилась, силясь разглядеть, что это.

– И-и-и! – тонкий противный визг вырвался из меня.

Я вскочила на стул, с ужасом взирая на рыжих и усатых, деловито ползающих по ковровому покрытию.

– Мерлина! А ну прекрати визжать и мебель мне портить! – гаркнула Марь Иванна.

– Т-тараканы. Живые, – простонала я. Я их до смерти боюсь.