Моя преступная связь с искусством

Салон ее родителей навещал Марсель Дюшан, прославленный французский художник-концептуалист.

Она выставлялась вместе с Джексоном Поллаком и Максом Эрнстом, причем Эрнсту на выставке в Лондоне был оказан довольно холодный прием, в то время как картины Сони прошли «на ура».

Она была лично знакома с вдохновившим американских абстрактных экспрессионистов сюрреалистом Андре Бретоном и опубликовала в сюрреалистском журнале стихотворение под названием «Матка».

Ее работы висели в галерее Пегги Гугенхайм (чей образ с маленькой белой болонкой и непомерным секс-аппетитом запомнился нам по художественному фильму о Джексоне Поллаке).

Она повстречала в Мексике Фриду Кало, а во Франции — Алис Токлас, жену писательницы Гертруды Штайн. О каждой из этих насыщенно любящих, неистово творящих, неординарной сексуальной ориентации женщин можно снять кинокартину и получатся великолепные, в духе Альмодовара, полнокровные драмы.

Но обстоятельства того времени и нравы общества препятствовали Сониной славе — и сейчас она считается «одним из значительнейших художников двадцатого века» только в Швейцарии, где родилась.

Практически все абстрактные экспрессионисты (Поллак, Вильям де Кунинг, Марк Ротко) были мужчинами и картины их были маскулинны, масштабны. Как мужское достоинство — все напоказ. Небольшие по размеру работы Сони как бы терялись на фоне непомерных гигантов.

Мужчины громко требовали вниманья к себе — Соня обращалась к «клозетному символизму», пряча чувства к женскому полу за пиктограммами, биоморфными изображениями, иносказанием красок.

Семеро мужчин во главе с Поллаком демонстративно ушли от галерейщицы Бетти Парсонс из-за того, что та начала уделять внимание более «альтернативным» творцам (в чьем числе была и Секула) — Соня в конце жизни вела уединенное существование и говорила, что теперь она «сама себе артворлд».

Она страдала депрессией и расстройствами психики, из-за чего периодически ложилась на лечение в санатории, где причиной шизофрении считали ее лесбиянство. Доктора, чтобы вылечить ее от «сексуальных расстройств», применяли шоковую терапию и популярное в те времена заворачивание в мокрые простыни.

Но, несмотря на «лечение», Соня продолжала влюбляться.

Ее первой «музой» была сверходаренная и сверхэнергичная швейцарка Аннемари Шварценбах, жена дипломата, за которой тянулся длинный шлейф скандальных романов.

Один — в Тегеране, с прекрасной турчанкой, дочкой посла (сегодня за такое в Иране казнят). Другой роман — с женщиной-археологом на раскопках в Туркменистане, вследствие чего Шварценбах оттуда выгнали в шею.

Когда Аннемари познакомилась с Соней, Соне было семнадцать. Аннемари, писательница и фотожурналистка, была старше ее на десять лет.

Судьбы их схожи. Обе происходили из зажиточных швейцарских семей. Обе пытались покончить с собой из-за несчастной любви. Обеих общество не принимало и не хотело понять.

Собственная семья (текстильщики, толстосумы) считала Аннемари вырожденкой. Несмотря на ее публикации. Несмотря на путешествия в Ленинград и Москву, Марокко и Конго, Афганистан и Ирак, откуда она привозила полные гражданского пафоса снимки.

Засняв на фотопленку зарождение фашизма в Восточной Европе и Великую Депрессию в США, Аннемари спешила жить и любить, как будто предчувствуя, что в возрасте тридцати четырех лет упадет с велосипеда и разобьется.

Второй любовью Сони была замужняя художница Алис Рахон. После разрыва с ней Соня зареклась любить женщин, но в тридцать лет встретила художницу Манину Терен…

Была еще уже упомянутая арт-дилерша Бетти Парсонс, которая, будучи Сониной близкой подругой, представляла ее творчество в течение десяти лет. Говорили, что она переспала с самой Гретой Гарбо! В двадцатых и тридцатых годах Парсонс не скрывала своего лесбиянства, но Америка после Второй Мировой войны посуровела и Бетти пришлось забиться «в клозет». Как она на закате жизни — когда уже не надо было оберегать свою профессиональную репутацию — сообщала биографу:

«Понимаешь, когда ты отличаешься от других, все тебя ненавидят. Они тебя просто не переносят на дух и пытаются сделать все возможное, чтобы тебя растоптать. Мне было известно слишком много подобных историй. Я совсем не хотела попасть под копыто толпы».

А Соня не дала себя растоптать. Она повесилась в собственной студии в возрасте сорока пяти лет. Ей больше не надо никому доказывать, что она не вырожденка. Никто больше не заворачивает ее в мокрые простыни. Не делает инъекций, пытаясь погасить гадкой микстурой жар однополой любви. Ей больше не нужно, разорив семью дорогостоящими лечениями в санаториях, трудиться ни бухгалтером на фабрике, ни в прачечной для душевнобольных, ни в фирме по импорту куриных яиц.

От ее мраморной спины, от ее ямочек на щеках, от ее мальчишеской миниатюрной фигуры, от ее увлечений музами, Манинами, Алисами и другими богинями, от ее альпийских ботинок, от атласа и бархата тела ничего не осталось.

Только — картины.

20 февраля 2008

У розы нет зубов:

работы Брюса Наумана шестидесятых годов