Моя преступная связь с искусством

Через два дня под дверью Александры Арамовны появилась записка с крупными квадратными буквами: «я нашел более подходящих жильцов».

Отец не спросил, что на самом деле произошло, хотя Саша ждала.

Намеками пыталась ему объяснить, но было неловко.

Просто безо всяких объяснений вдруг зарыдала.

Взгляд отца замер на синяке у нее на руке.

— Что произошло? — спросил он.

— Ничего, — сказала она и бросилась в ванную.

Захлопнула за собой дверь, села на пол. Плечи ее затряслись.

Пытаясь заглушить плач, она все же таила надежду, что отец будет стучаться и упрашивать открыть дверь. Прислушалась — ничего не было слышно. Затем заскрипели пружины кровати.

Когда она вышла из ванной комнаты через десять минут, отец громко храпел.

Что касается их выселения, он не пытался ни сопротивляться, ни возражать.

Не встал на дыбы он и тогда, когда Саша потратилась на покупку моющих средств и затратила целую неделю на отчистку и отбелку квартиры, а лэндлорд не отдал им положенный по закону, равный месячной квартплате залог.

Отец пошел «разбираться» по поводу денег, но вернулся ни с чем.

Лэндлорд давно понял, что не вступившийся за дочку отец бессилен и слаб.

VI

Холодный балкон

В день смерти отца А-м сидел с внуком, годовалым, спокойным, как и он сам, молчаливым младенцем, показывая, как нужно бить пластмассовым молотком по игрушечной черепахе, чтобы у нее с пружинистым звуком выскочила из плеч голова.

Когда зазвонил телефон, А-м, с внуком подмышкой, подошел к аппарату поближе, но поднимать трубку не стал, уставясь на автоответчиковый решетчатый зев. Оттуда донесся голос суровособранного, скорбного брата, сообщившего, что отец близок к смерти, хрипит.

Но А-му, озабоченному кормлением внука (в дневной рацион входили яйца, тофу, кольраби, морковка и упаси Бог что-нибудь упустить!) даже не пришло в голову, что нужно с ним попрощаться.

— Пора обедом кормить, — он крикнул жене, не обмолвившись о полученном сообщении.

Ведь что бы он ни делал сейчас — его отец все равно умирал.

Что он лично мог сделать? Какие внести изменения в пунктирную линию отреза судьбы?

Как не было смысла в отмечании дней рождений, не было никакого смысла и в повышенном внимании к смерти. Если дни рождения не значили ничего, то ничего не значила и сама смерть.

Смысла не было абсолютно ни в чем.

— Зачем вы ходите на представления? Зачем эти далекие путешествия в чуждые страны, чьих названий вы даже не можете произнести, не говоря уже о начертании ирритабельных иероглифов?

Кому нужны эти просмотры репетиций перед спектаклями, на которые все равно никто, кроме родственников и друзей, не придет?

Ищете приключений на свою голову… Сидите дома — и будете в целости и сохранности… зачем это все? — спрашивал он у дочерей, а сам влачил бессловесное существование под калеными словцами своевольной супруги, в кабале, под ее каблуком.

Как-то Александра Арамовна ему позвонила.

— Ты к дедушке не едешь сегодня?

— А что такое случилось?

— Ну как же, навестить больного отца…

— И что мне там делать? Я же не врач!

— Как что? Спросишь его, как здоровье, поправишь постель, посидишь…

— Кто же ходит в больницу по воскресеньям, смеешься? У них там наверняка на выходных развлечения предусмотрены для пациентов… компьютеры, шахматы, программы по русскому телевидению… зачем я буду мешать?

— По-моему, персоналом как раз поощряются визиты на выходных… — Александра все еще пыталась его убедить.

— Но я же целую неделю работал, устал… — отвечал он.

— Но это же твой отец! — вскричала она. — Не чужой человек!

А-м наконец нашел, по его мнению, удачный ответ:

— Слушай, он же почти не говорит после удара, надо бы подождать, пока восстановится речь.

— Почему? — с холодком в сердце поинтересовалась Александра Арамовна, уже ожидая от А-ма глупости, дикости, ужасной несообразности…

— Ну так что ехать, если мы даже не сможем поговорить…

И Александра, плюнув, спешила в больницу, а А-м сидел дома, почитывая библиотечный, взятый в сотый раз детектив (они были схожи друг с другом, и поэтому А-м, увлекшись процессом чтения, не замечал, что в тексте все было до боли знакомо) и пробуя только что купленный органический джем.

А-мовна приучила его к полнейшему послушанию. Стоило, например, ей сказать «давай мне еду», как он уже стоял, вытянувшись во фрунт, перед ней с многоячейным подносом, уставленным ассортиментом плошек, наполненных диетической болотной жижицей разных цветов.

Ежели он не поторапливался, она начинала кричать: «ты же в могилу загонишь меня, недоделанный импотент, каждая минута может решающей стать!», имея в виду минуту без своей, какой-то особенной пищи, предусмотренной для тех, кто уже потерял зубы, но все еще собирается потерять вес.

Затем она повышала голос на крик, причитая: «да что же ты делаешь, сволочь, стоит, не шевелится, гад», и он начинал поторапливаться, спотыкливо, потерянно поднося ей еду — а потом (правда, со временем все реже и реже) жаловался дочерям, выходившим с ним курить к лифту: «ну что мне с ней делать — не знаю, издевается надо мной постоянно, руки начала распускать и меня бьет».