Читаем Моя преступная связь с искусством полностью

Моя преступная связь с искусством

Невзирая на всю заманчивость манифестов, просиживание в постылой студии в окружении беличьих кисточек и белых полотен в ожидании призрачного приступа вдохновения лишь раздражало недавнего, неказистой наружности («некузявого», как сказали бы сейчас) бизнесмена, — и, полагая, что дело не в отсутствии нежного наития, но в нехватке ремесленных навыков, брат «Света Любви» прихватил из фонда шаха Ирана деньжат и отправился в Европу за мастерством.

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Однажды осенью, когда покрывающие парапет оранжевые жухлые листья в совокупности с пустотой улиц и черной глубиной молчаливых каналов приводили на ум по меньшей мере полдюжины европейских полнометражно-ностальгических фильмов, он отправился с папкой подмышкой в Музей де'Орсэй, чтобы по своему обыкновению корпеть над копированием чьих-то шедевров — и, отчаявшись, что не в состоянии создать ничего своего (а может быть, так напряженна была немота улиц и крик отживших свое жухлых листьев) — как револьвер, выхватил из кармана коньячную флягу, куда была залита темно-красная, как вино или гранатовый соус, будто настоянная на густой крови краска, и принялся поливать «Заклинателя змей».

Служители музея — только минуту назад ненужно маячившие по углам и своим полотняно-чесучовым, онемевшим присутствием не позволяющие особо чувствительным посетителям полностью раствориться в картинах — кинулись к обезумевшему бывшему бизнесмену, скрутили его и, не обращая внимания на разъяснения, что он только хотел улучшить работу Таможенника Руссо «путем расцвечивания мрачных змей и перекрашивания пугающей черной фигуры заклинателя в красный», поволокли в полицейский участок, причем в отместку за неминуемое лишение премии вылили остатки из фляги ему на шикарный, верблюже-ворсистой шерсти, костюм, невольно создав впечатление, что он был весь перепачкан в крови.

Костюм от кутюрье безнадежно испорчен. Надежда стать знаменитым утрачена. Почти никаких камер, скандала; недолгого, но полного неги внимания женщин.

Искалеченная левая лапка фламинго, лианы. Непредусмотренные Таможенником Руссо красные пятна — как ягодки крови — в зеленых кустах.

Горящие глаза укротителя. Мертвенный некротический кружок повисшего в углу солнца. Бесстрастные, непострадавшие змеи (месмеризованы посетители музея, а не они).

Лианы, лианы, лианы. Ни одной капли краски не попало на их гибкие тулова, но даже нельзя сказать, что им повезло — ведь им все равно.

Слившиеся с лианами змеи. Их непроницаемые, застывшие в ветвях вымышленного, отсутствующего в справочниках по садоводству, дерева овальные головы.

Кровавая краска. Крах карьеры художника… Кутузка и кутерьма.

Из участка учинителя беспорядка выпустили лишь после того, как он срисовал с любительской фотографии любовницу полицеймейстера и превратил ее обывательский и даже несколько обдолбанный образ в профессиональный помпезный портрет.

Трепеща, начальник участка (это был мужчина с большим животом, который нависал над ремнем и просачивался в расходящуюся на пузе рубашку, будто убежавшее из кастрюли бледное тесто), потащил портрет к себе в кабинет и сразу повесил на стену, где уже красовался черно-белый анфас любимой супруги.

Поскольку супруга внешне была схожа с любовницей (обе по-простонародному простоволосые и с бесподбородочным, беспородистым блином лица), посетителям кабинета казалось, что оба портрета изображают одну и ту же особу, просто в разные периоды жизни, так как любовница казалась в два раза старше умершей в родах жены.

После этой атаки или, лучше сказать, арт-аффекта, сведения о которой все же просочились в пару парижских таблоидов (слава Богу, «Заклинатель змей» в конце концов оказался благополучно заштопан, заштрихован и застрахован), брат любовника затерялся в одном из сумасшедших домов.

* * *

Я разглядываю чешую змей; что мне еще делать? Они — холодные странные твари, так сильно приворожившие многих исследователей этой фригидной фантастической фауны, что те посвятили им жизнь…

Один натуралист во Вторую Мировую войну на час задержал целый полк, к которому был прикреплен, приноравливаясь сфотографировать безучастную, бескровную бестию; другой страдал агонизирующей агорафобией и не мог покинуть квартиры, чтобы самостоятельно отправиться в серпентарий — тем не менее, его любовь к бесстрастным существам была так велика, что каждый месяц он выкладывал своим ассистентам довольно ощутимую сумму, чтобы те приносили ему на дом змеюк!

Своя участь была этим герпетологам неизвестна, но если мы, отыскав глазок или лаз в секретной стене, попробуем пойти по следам «неурочной» кончины — от волчанки или не волчьих, но змеиных зубов — мы, возможно, обнаружим неслучайный узор…

И я вглядываюсь в чешую, перед глазами рябит, блестящая плоская чернота вдруг выказывает второй план и меня утягивает в свои глубины далекая высь.