Моя профессия – убивать. Мемуары палача

Де ла Барр попросил показать и ему это орудие, попробовал лезвие ногтем, и, уверившись, что оно хорошего закала и отлично наточено, сказал Шарлю-Генриху Сансону:

– К делу! Рубите твердой и верной рукой. Что до меня касается, то я не дрогну.

Мой дед с изумлением остановил свой взор на молодом человеке.

– Но, господин де ла Барр, обычай требует, чтобы вы стали на колени.

– Обычай будет нарушен на этот раз; пусть преступники становятся на колени, но я отказался от публичного признания в преступлении и буду дожидаться смерти стоя.

Смущенный Шарль-Генрих Сансон не знал, что делать.

– Рубите же, – сказал кавалер голосом, слегка изменившимся от нетерпения.

Тогда случилось очень редкое явление. Мой дед с такой силой и точностью ударил мечом, что разом пересек позвоночный столб и шею. Удар был до того быстр, что голова не скатилась, но около секунды держалась на туловище. Только тогда, когда упало тело, она отделилась от него и покатилась к ногам зрителей этой удивительной казни.

Хроники и легенды той эпохи воспользовались этим странным явлением, чтобы сочинить на основании его множество самых неправдоподобных рассказов. Один из этих повествователей, человек, по-видимому, не любящий затрудняться, прибавляет, что мой дед, хвастаясь своей ловкостью, обратился к народу со следующими словами:

– Не правда ли, славный удар?

Я обязан из уважения к памяти моего предка и к чести нашего сословия опровергнуть эту клевету, которая запятнала бы даже палача. Мне кажется совершенно невозможным тип палача по призванию, фанатически преданного своему делу и вдобавок еще гордящегося своей ловкостью. Если история и указывает нам на несколько личностей с врожденной кровожадностью и чудовищной жестокостью, то необходимо заметить, что подобные нравственные уроды никогда не появлялись в нашем звании.

Я знал многих из моих собратьев. Правда, большинство из них, как мне казалось, были много ниже меня по степени своего развития. Впрочем, этим они были обязаны не себе, а своему происхождению и воспитанию.

Тем не менее, ни один из них не мог исполнять своих обязанностей без отвращения и некоторого насилия над собой. Уже одно это указывает, как плохо мирятся эти обязанности с естественными наклонностями человека.

Случай этот можно объяснить только тем, что де ла Барр был казнен стоя, тогда как обыкновенно осужденные клали голову на плаху; этому еще способствовала та твердость, с которой осужденный встретил удар, а также необыкновенная сила удара. Мой предок не успел еще позабыть обстоятельств казни графа де Лалли и потому собрал все свои силы, чтобы не случилось снова чего-нибудь подобного.

Я слыхал, что подобные случаи встречались иногда в Африке. Там эта казнь в большом употреблении у арабов, которые с необыкновенной ловкостью отсекают головы преступникам своими превосходными ятаганами.

Приговор, осудивший де ла Барра в ту эпоху, когда философия и терпимость уже начинали вступать в свои права, навсегда останется чудовищной и необъяснимой несообразностью духу времени. Суеверие и фанатизм слишком долго тяготели над памятью этого несчастного молодого человека. Он не имел даже утешения надеяться, подобно Лалли, что скоро раскаются люди, осудившие его, и что его честное имя будет восстановлено.

Но беспристрастный историк не ошибся насчет истинного характера этого юридического убийства, совершенного во имя религии.

Часть VII Полон и парламент

Описание казней, изложенное в предыдущих главах, заставило меня на время оставить в стороне ту часть наших семейных записок, в которой излагаются автобиографии членов нашего семейства. Между тем, по задуманному мною плану эти автобиографии должны сопровождать те интересные документы, которые я излагаю здесь, как материалы по истории права. Поэтому я снова займусь судьбой нашего семейства и в то же время постараюсь рассказать новые данные, которые, как я думаю, будут небезынтересны читателю.

В то время, на котором я остановился, рассказывая историю нашего семейства, умер Шарль Сансон. Вдове его, Марте Дюбю, удалось сохранить кровавую должность своего мужа для сына, Шарля-Жана-Баптиста Сансона, которому в это время было не более семи лет от роду. Эту эпоху по справедливости можно назвать эпохой несовершеннолетних. Нужно же было случиться так, что во время малолетства Людовика XIV и Людовика XV малолетним приходилось быть и на последней ступеньке социальной лестницы: палач был в это время несовершеннолетний.

Я сказал уже где-то, что человек может привыкнуть ко всему, и моя судьба может служить грустным доказательством этого. Начиная с Шарля-Жана-Баптиста Сансона, семейство наше связано с кровавыми обязанностями палача и начинает считать эту должность наследственной в своем роде. Шарль-Жан-Баптист Сансон, с колыбели выросший на эшафоте, не знал уже ни жестоких душевных потрясений своего деда, ни мрачной меланхолии своего отца. С первых лет своей жизни он готовился к ожидающей его участи, сживался с нею и, казалось, никогда не думал о возможности изменить ее.