Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

Спустя годы вновь и вновь приходится задумываться над тем, какой в действительности была атмосфера в тогдашней Финляндии. Следует признать, что в различных слоях общества, причём не только в среде далёкой от этих дел молодёжи, но и в весьма ответственных кругах, проявлялись настроения бездумной бравады. Можно было бы ожидать, что депутаты парламента от буржуазных фракций будут способны посмотреть на состояние дел с позиции разумного реализма. Собственно говоря, способных на это в их среде практически не было. Как следует из моего дневника, один влиятельный депутат от Коалиционной партии рассказал мне на заключительном этапе Зимней войны, что его фракция во время переговоров осенью 1939 года направляла своих представителей к маршалу Маннергейму, чтобы узнать его мнение. По возвращении один из них, входивший в высшее руководство партии, сказал, что Маннергейм уже старый и болезненный человек, который всего боится и слову которого нельзя доверять. Конечно, в народе и среди руководства страны ощущалась большая озабоченность. Вместе с тем превалировала какая-то фаталистическая вера. Важные внешнеполитические решения особенно сложны потому, что наперёд невозможно точно сказать, правильно ли выбранное решение. Это покажет только будущее, нередко спустя много лет. При обдумывании решений, которые требуют тех или иных жертв, всегда не отпускает мысль: может, дела всё же пойдут иначе, чем мы опасаемся; как знать, вдруг противная сторона уступит, если мы будем жёстко себя вести, или она блефует. Что же касается нас, то нельзя забывать и веру финского народа в законы, документы и подписанные договоры. Советская Россия не может напасть на нас, поскольку у неё нет на то законного права, общественное мнение и симпатии всего мира на нашей стороне – так полагали. У нас в Финляндии вера в победу права была велика. В соответствии с убеждениями финского народа, право, особенно оформленное в письменном виде, благодаря какой-то мистической и необъяснимой силе, царящей во всемирной истории, всегда победит. Доказательством этого была сама история Финляндии, не в последнюю очередь, предшествующих десятилетий, когда мы в итоге всегда обретали спасение. Значит, и сейчас мы так или иначе спасёмся – таковым было общее убеждение народа Финляндии. Это кажется наивным в нашем суровом мире. Но именно так, я полагаю, и думал финский народ в глубине своей души осенью 1939 года и наступившей за ней зимой 1940-го.

VIII Третья поездка в Москву

Вечером 31 октября мы снова отправились в Москву. Помимо полковника Паасонена и заведующего отделом Нюкоппа с нами в качестве помощника поехал посол по особым поручениям Хаккарайнен. На вокзале нас, помимо официальных финских лиц, провожали послы Соединённых Штатов и северных стран, временный поверенный в делах Советского Союза, а также огромная толпа простого народа.

Утром, по прибытии в Выборг, мы получили телеграмму от Эркко, в которой говорилось, что накануне Молотов на заседании Верховного Совета огласил требования Советской России, предъявленные Финляндии. Поскольку это влияло на изменение ситуации, Эркко призывал нас вернуться в Хельсинки. Несколько позже пришло сообщение, что приказ о возвращении отменён. Мы связались с Эркко по телефону. Он сказал, что Госсовет, собравшийся на своё заседание в 3 часа ночи, большинством голосов решил передать вопрос о продолжении или прекращении поездки на рассмотрение Таннера и меня. По мнению Эркко, поездку следовало прервать и вновь обсудить возникшую ситуацию. Мы не видели причин для прекращения поездки, сочтя необходимым продолжение переговоров, несмотря на выступление Молотова.

Накануне в Москве началась сессия Верховного Совета СССР. На ней надо было принять представителей завоёванных Советским Союзом Западной Украины и Западной Белоруссии, которые прибыли просить согласия Верховного Совета на включение упомянутых народов и территорий в состав Советского Союза. До рассмотрения этих вопросов Молотов выступил с докладом о внешней политике Правительства Советского Союза.