Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

Затем Молотов изложил содержание советских предложений – как сначала было предложено заключение договора о взаимной помощи между Советским Союзом и Финляндией, но поскольку правительство Финляндии сочло, что подписание такого договора находится в противоречии с политикой её безусловного нейтралитета, то Советский Союз не стал настаивать на своём предложении. Тогда было предложено перейти к конкретным вопросам, которые касались вопросов обеспечения безопасности Советского Союза и особенно Ленинграда. Молотов объяснил необходимость переноса границы на Карельском перешейке и аренды базы в горловине Финского залива. «Мы не сомневаемся в том, – сказал он, – что создание такой базы соответствует интересам не только Советского Союза, но и безопасности самой Финляндии». Затронув другие предложения Советского Союза, по которым, как он полагал, вполне достижимо взаимопонимание, а также обещание советского правительства по поводу вооружения Аландских островов, разоружения укреплённых районов на Карельском перешейке и усиления договора о ненападении, Молотов заявил: «После всего этого мы не думаем, чтобы со стороны Финляндии стали искать повода к срыву предполагаемого соглашения. Это не соответствовало бы политике дружественных советско-финских отношений и, конечно, нанесло бы серьёзный ущерб Финляндии. Мы уверены, что руководящими финляндскими кругами будет правильно понято значение укрепления советско-финских дружественных отношений и финляндские деятели не поддадутся какому-либо антисоветскому давлению и подстрекательству со стороны кого бы то ни было».

Рассказав о послании президента Соединённых Штатов Америки Рузвельта в поддержку Финляндии, направленном на имя Председателя Президиума Верховного Совета Калинина, о чём я уже говорил, Молотов закончил эту часть своего выступления следующими словами: «После такого ясного ответа Председателя Президиума Верховного Совета СССР должно быть совершенно понятно, что при наличии доброй воли Финляндское правительство пойдёт навстречу нашим минимальным предложениям, которые не только не противоречат национальным и государственным интересам Финляндии, но укрепляют её внешнюю безопасность и создают широкую базу для дальнейшего широкого развития политических и хозяйственных отношений между нашими странами»*.

Кроме этого, Молотов коснулся отношений Советского Союза с Турцией и Японией.

Нельзя не считать одностороннее доведение до общественности предложений Советского Союза и хода незавершённых переговоров, мягко говоря, странным поступком, неприемлемым, с точки зрения обычных процедур. Это оказало вредное воздействие на весь ход переговоров. Если целью этого не было поставить нас перед «свершившимся фактом» и тем самым оказать на нас воздействие, что стало бы просчётом, в нём отразилось снисходительное пренебрежение великой державы к малому государству; на переговорах с другой великой державой такое поведение вряд ли стало бы возможным. Однако, в общем и целом, выступление Молотова было сдержанным и деловитым. Конечно, в нём сквозило истинно русское предубеждение, когда говорилось о якобы существовавшем в Финляндии антисоветском давлении и подстрекательстве извне со стороны третьих государств, которому были подвержены финляндские деятели. Нетрудно догадаться, что эти расплывчатые намёки были адресованы западным великим державам; с Германией Советский Союз только что заключил долгосрочный договор. Эти подозрения не имели под собой ни малейших оснований. Кроме того, в докладе Молотова можно было в двух местах прочитать некую угрозу или, по крайней мере, предупреждение, когда говорилось о том, что предложения Советского Союза сокращены «до того минимума, без которого […] нельзя развивать дружественные отношения с Финляндией», а также давалось понять, что срыв запланированного Советским Союзом соглашения «нанёс бы серьёзный ущерб Финляндии»1.