Моя реальность

Понимая пыль, мелкую, жёлтую, словно дым или споры дождевика, Амаранта пошла дальше, приняв предложенный ей путь, и шла до тех пор, пока её глазам не открылась небольшая горная деревушка.

Маленькие домики, отделанные светлой глиной, похожей на яичную скорлупу, кое-где растресканную, разбитую, жались к отвесной скале, цеплялись за неё, вырастали прямо из каменной стены, точно древесные грибы из ствола.

Крутая каменистая тропинка бежала между этими домиками; по ней шла Амаранта, впитывая жадным взором художника простые прелести быта; бельё на веревках, вёдра, тазы, плетни, садовые столики, возящуюся в пыли загорелую грязную детвору.

И вдруг Амаранта увидела его. Это вышло так внезапно, так необыкновенно, что она застыла на месте. Те же самые старые тряпичные кеды, шорты, заношенная футболка…

Мальчик выкатил из ворот видавшую виды детскую коляску, переделанную в телегу для рыболовных снастей, и аккуратно затворил за собой калитку. Ведомая им коляска затряслась, запрыгала на дорожных колдобинах. На ней лежала грудой большая сеть и стояло несколько пластиковых бутылок с какой-то мутной жижей.

Мальчик катил телегу по дороге вниз, вероятно, она спускалась к морю, эта дорога; Амаранта стояла неподвижно до тех пор, пока юный рыбак не поравнялся с нею — теперь в ясном, но не слепящем белом свете дня она смогла наконец отчётливо разглядеть его лицо…

Вопреки необъяснимому предчувствию Амаранты, он не был в привычном смысле красив, и всем очарованием своим обязан был одной лишь молодости: розовой свежестью губ, абрикосовой нежностью подбородка и щёк, не тронутых щетиной, плавной длинной линией шеи…

Не было в его чертах ничего из того, что обычно ищут художники в своих моделях, стремясь запечатлеть какие-либо красноречивые острые впечатляющие характерности. Он был совсем обыкновенный, только лучезарно юный, подсвеченный изнутри не окончательно ещё погасшей святостью детства…

Проходя мимо Амаранты, он с любопытством взглянул на неё своими тихими ясными глазами с короткими густыми щеточками ресниц.

Тележка неудержимо катилась вниз по деревенской дороге, и он шёл за нею, терпеливо удерживая ручку; художница, всё ещё не смея сдвинуться с места, смотрела ему вслед.

Внезапно из ворот какого-то двора выбежал грязный тощий кот с проплешинами и облезлым хвостом; он подбежал к мальчику и принялся тереться об его стройные загорелые икры; тот, не выпуская из рук своей телеги, склонился к коту и, что-то бормоча на непонятном Амаранте местном наречии, принялся гладить его по голове и по хребту, ласково трепать за ушами.

Эта картина внушила Амаранте какую-то окончательную сладостную панику — вся эта нищета, колотая глина на стенах домов, застиранное полупрозрачное тряпье на веревках, раздуваемое ветром, покосившиеся плетни, ванильные облака и в центре всего он, сияющий как золото своей вызывающей невинной прелестью, расточающий свою божественную нежность потрепанному коту; Амаранта впилась взором в маленькую тёмную ладонь, скользящую по узкой кошачьей спинке; от мальчика, вероятно, пахло рыбой, и животное призывно урчало, алчно изгибаясь навстречу поглаживающей его совсем ещё по детски тонкой руке. Мальчик улыбался, продолжая бормотать — и улыбка эта была словно крохотная спичка, зажжённая самим Господом, чтобы немного лучше осветить землю…

Вторая встреча, вопреки ожиданиям Амаранты, нисколько не упорядочила её вдохновения, напротив, новое впечатление оказалось гораздо более хаотичным, стихийным, противоречивым — она не могла объяснить себе того удушающего восхищения, которое вызывал в ней этот деревенский рыбачок — будь он на год-два постарше, то неимоверное сияние, что приковывало к нему взгляд, успело бы угаснуть — Амаранта была уверена — она не стала бы тогда смотреть на его обнажённое тело — мало ли таких молодых мужских тел? — и, отвернувшись, тотчас забыла бы о нём…

Набросок выходил неохотно. Юноша на листе ватмана был строен и свеж; бесстрашная мальчишеская стремительность угадывалась в его незавершённых движениях, мастерски пойманных удивительным пластическим чутьём Амаранты и переданных посредством теней и линий.

Она положила уголь. Всё было вроде бы неплохо: интересно, достоверно, изящно… Только вот никак не удавалось в рисунке передать смотрящему трепетную тайну того сияния, которое видела, глядя на мальчугана, сама Амаранта…

«К черту уголь, — решила она, — мне нужна палитра.»

Спустившись к морю, она начала делать эскиз будущей картины — писать море, облака, скалы, небольшой кусочек галечного пляжа и конечно, камень, на который будет усажен прелестный купальщик.

Пообедала она прямо на берегу сэндвичем, заранее купленным в ресторане отеля, ужин заказала в номер — сейчас ей ни с кем не хотелось говорить о своем внезапном художественном озарении, но она чувствовала, что, если её станут расспрашивать, она не сможет молчать, и тончайшая ткань её ощущений, переживаний будет грубо надорвана чужими суждениями и домыслами.