Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, рев

Конец Царской России предопределялся не столько военно-политическими или экономическими причинами, сколько обстоятельствами более высокого, так сказать, философского порядка, а точнее – законами социальной физики, тем, что любой государственный режим когда-нибудь умирает, при этом он может находиться на пике своего развития и функционировать эффективнее, чем когда-либо. Смертельная болезнь или смерть от кирпича, упавшего с крыши, поражает совершенный организм точно так же, как и несовершенный. Гений уходит из этого мира подобно бездарности, поскольку… «ничто не вечно под луной». Фраза эта, при всей своей прозаичности, тем не менее сохраняет актуальность и при решении вопроса о причинах Февральской революции.

Временное правительство первого состава, «однородно-буржуазное», состояло из либералов, ориентировавшихся на «ценности западной демократии», однако на ценности чисто доктринальные, не реализованные в полной мере к 1917 г. ни в одной стране тогдашнего так называемого цивилизованного мира. В отличие от западных либералов, российские либералы отличались максимализмом, являясь не прагматиками, как первые, а доктринерами, а потому, добившись 3 марта 1917 г. от великого князя Михаила Александровича отказа от восприятия верховной власти, они взяли курс на Учредительное собрание, избираемое на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права, не существовавшего тогда даже в республиках[27]. «Пусть рушится мир, но торжествует программа моей партии», – был девиз этих доктринеров, и именно здесь и кроется одна из главных причин их поражения. Когда 3 марта 1917 г. новые властители России пришли к великому князю Михаилу Александровичу, только министр иностранных дел П.Н. Милюков, как историк, еще помнивший уроки истории, выступал за немедленное воцарение великого князя, для чего у Милюкова имелись веские основания.

Даже 3 марта 1917 г. «еще не было наличности такого большого народного движения, которое не поддается никакой логике, увлекая народ в пропасть и неизвестность. Революция, – по наблюдениям П. Жильяра, – была делом исключительно петроградского населения, большинство которого без колебания стало бы на сторону нового монарха, если бы Временное правительство и Дума подали ему в этом пример. Армия, еще хорошо дисциплинированная, представляла значительную силу; что же касается большинства народа, то оно не ведало даже о том, что что-нибудь случилось. Желание закрепить за собою власть и страх, который внушали крайние левые, привели к тому, что была упущена эта последняя возможность предотвратить катастрофу». «Исчезновение царя, – отмечал Жильяр, – оставило в душе народной огромный пробел, который она была не в силах заполнить. Сбитый с толку и не знающий, на что решиться в поисках идеала и верований, способных заменить ему то, что он утратил, народ находил вокруг себя лишь полную пустоту. Чтобы закончить дело разрушения, Германии оставалось лишь напустить на Россию Ленина и его сторонников, широко снабдив их золотом»[28]. Крушению Временного правительства, олицетворявшего Демократическую Россию, способствовала, помимо крайнего доктринерства революционных министров, и их полная некомпетентность именно в делах управления государством, да еще таким колоссальным, как Россия, находившимся к тому же в состоянии беспримерной внешней войны.

«Большинство общественных ставленников, – указывал В.И. Гурко, – оказалось в нравственном отношении на уровне наихудших из их непосредственных бюрократических предшественников, а как администраторы-техники они были неизмеримо ниже их»[29]. Даже участники Февральской революции пальму первенства отдавали министрам императорского правительства. Барон Б.Э. Нольде, сам прошедший отличную бюрократическую школу, «с особенной любовью язвил» над министром-председателем Временного правительства князем Г.Е. Львовым, тем же П.Н. Милюковым и другими членами Временного правительства по поводу того, что для них «искусство быть министром – книга за семью печатями»[30]. Описывая свои ощущения от Временного правительства первого состава, профессор Ю.В. Ломоносов отмечал: «Ну, какой министр финансов Терещенко, милый благовоспитанный юноша, всегда безукоризненно одетый, служивший по балетной части и пользовавшийся головокружительным успехом у корифеек. Но что он финансам, что ему финансы? А Некрасов, кадет, идеалист… Профессор статики сооружений без трудов. Знакомый с путями сообщения по студенческим запискам и по Думе… Разве его можно сравнить с[Войновским-]Кригером?.. Наконец, Шингарев, бесспорно умный человек, но он по образованию врач, а в Думе занимался финансами. При чем же земледелие и землеустройство? Ведь тот же Кривошеин его за пояс заткнет… Нет, нехорошо»[31].

Нелицеприятная характеристика, данная революционным министрам активным участником Февральской революции, полностью соотносится с оценками, данными профессиональными бюрократами.