Моя рыба будет жить

Логики в этом не было никакой, но тогда я думала именно так, и я знала, что бы я ни сделала, все равно буду чувствовать себя мерзко. Я все еще была в школьной форме. Я пошла в спальню, переоделась в джинсы и худи, переместив записку в карман толстовки, а потом вернулась в туалет, чтобы закончить с полом. Два отвратных Инцидента-в-Туалете за неделю. Странно.

Мама позвонила из офиса. У нее было собрание. Она заставила меня описать, что произошло и что именно я видела, а потом заставила прочесть название больницы, и адрес, и телефон на карточке. Потом спросила, буду ли я в порядке, если побуду одна.

— Конечно, — ответила я.

— Ты голодная? — спросила она. — Папа тебе оставил поесть?

— Я не голодная. — И, наверно, вообще больше никогда есть не захочу.

— Я позвоню тебе из больницы. Жди меня. Не выходи.

— Мам?

— Да?

Я хотела сказать ей о записке, но не знала, можно ли это делать.

— Что такое, Наоко? — голос у нее был напряженный. Она хотела поскорее уйти.

— Ничего.

Мы повесили трубки. Я вынула записку из кармана худи. Может, я была не права. Надписи, для кого записка, не было, так что, может, это вовсе и не записка. Я развернула лист. Там было две фразы, написанные папиным маниакальным почерком. Первая была такой:

Я был бы смешон в собственных глазах, цепляясь за жизнь, когда она более ничего не может мне предложить.

Эту фразу я узнала. Это были слова Сократа, он сказал так своему другу Критону прямо перед тем, как выпить яд цикуту. Критон пытался отложить неизбежное, уговаривая Сократа подождать еще немного. Он говорил, типа: «Куда спешить-то? Времени еще полно. Почему бы не потусоваться с друзьями, поужинать, выпить по бокальчику вина?» Но Сократ отвечал, типа: «Забудь об этом. Не хочу чувствовать себя дураком. Давай-ка уже с этим покончим», — и так и сделал. Папе ужасно нравилась эта история, и он мне ее как-то рассказал. У него была теория, как именно это проливало свет на западный тип мышления, но я не понимала, о чем он говорит. Мне только запомнилось, что «Критон» он произносил, как «Куритто», и мне нравилось, как это звучало. Будто печеньку пополам ломают, или как сверчки в траве.

Под первой фразой была вторая:

Я был бы смешон в глазах окружающих, цепляясь за жизнь, когда я более ничего не могу предложить.

Тут мне в голову пришла ужасная мысль. Я пошла обратно в спальню. Hello Kitty мигала мне розовым с экрана, но когда компьютер проснулся, Hello Kitty исчезла, и вот я уже гляжу на сайт бурусера-хентай, на страницу, где выставлены на продажу мои трусики. Я забыла подчистить логи в браузере. И он должен был это увидеть. Аукцион был окончен. Выиграл некто по имени Lolicom73. Я просмотрела историю ставок. В какой-то момент кривая ставок достигла пика, а потом выровнялась, но в последний час вдруг выскочил новый участник, C.imperator, и поднялась суматоха — ставки поднимались и перекрывались опять, но в оставшиеся две секунды Lolicom73 перебил последнюю ставку C.imperator’а.

Lolicom73 стал гордым обладателем моих трусиков. C.imperator проиграл. Я пошла в туалет, наклонилась над унитазом и меня стошнило — но, по крайней мере, у меня все аккуратно попало внутрь.

Я вернулась в гостиную. Записка все еще лежала на книге, где я ее оставила. Я подобрала ее, скомкала в кулаке и бросила через всю комнату, но бумажка срикошетила от дивана и упала на ковер. Мне хотелось, чтобы это был камень или бомба. Мне хотелось, чтобы эта штука оставила огромную дыру у нас в гостиной или вообще разнесла в клочки все это дурацкое здание. Но бомбы у меня не было, так что я подобрала первый том «Великих умов философии Запада» и швырнула его в балконную дверь. Книга была тяжелая, но стекло тоже было такое толстое, и книга просто отлетела от него и шлепнулась на пол заглавием вниз. Это меня еще больше взбесило, и я подняла книгу опять, только теперь я раздвинула двери балкона, прежде чем кинуть. И пока я наблюдала, как эллинисты кувыркаются над перилами балкона, взъерошенные страницы, как перья под мышками у последнего архиоптерикса, я чувствовала неимоверное облегчение. Я слушала, считая моменты до тихого стука внизу, но их прошло уже что-то слишком много.

— Эй!

Я замерла. Голос доносился снизу, с улицы.

— Эй! Не пытайся спрятаться. Я знаю, ты там, наверху!

Это был молодой женский голос, и звучал он не слишком сердито, так что я шагнула на балкон и заглянула через перила. Снизу на меня смотрело симпатичное круглое личико. Это была одна из хостесс, живущих по соседству. Я узнала ее по общественным баням. У нее всегда находилась для меня улыбка, и теперь она тоже меня узнала.

— О, это ты, — сказала она. Книгу она держала в руках. — Это ты уронила?

С виду с ней все было в порядке, поэтому я кивнула.

— Тебе надо бы поосторожней, — сказала она, будто ничего особенного не случилось. — Могла и убить кого-нибудь.