Моя рыба будет жить

Но я проигнорила шепотки и прошагала к своему месту. Может, капюшон под моим блейзером дал им понять, что-то изменилось, а может, это была моя прямая осанка, как у солдата, марширующего на битву, а может, энергия моей супапавы поразила их так, что они ошалели. Один за другим они замолкли. Я подошла к своей парте, но вместо того, чтобы сесть на стул, я вскарабкалась на него, а потом на парту и встала там, гордо и прямо. Потом, когда все уже точно на меня смотрели, я сняла капюшон.

По комнате пронесся вздох, и у меня по позвоночнику пробежали мурашки. Супапава моей лысой сияющей головы лучами прошила класс, озарив мир, яркая лампочка, путеводный маяк, посылающий свет в каждую щелочку, заполненную тьмой, и ослепляющий всех моих врагов. Я уперла кулаки в бедра и смотрела, как они дрожат, заслоняя руками глаза, чтобы защититься от моей невыносимой яркости. Я открыла рот, и пронзительный крик вылетел у меня из горла, как орел, и сотряс землю, проникая во все уголки Вселенной. Я смотрела, как мои одноклассники зажимают руками уши, и видела, как между пальцами у них течет кровь от лопнувших барабанных перепонок.

А потом я остановилась. Почему? Потому что мне стало их жаль. Я слезла с парты и прошла к доске. Став лицом к учителю, я поклонилась, сложив вместе ладони, а потом повернулась к одноклассникам и поклонилась им тоже, глубоко, как следует, а потом ушла из класса. Теперь можно было уже и уйти, и мне стало даже немного грустно, потому что я знала, что никогда не вернусь.

3

Папа настолько хорошо научился на меня не смотреть, что так ничего и не заметил. Я обрила голову и победила одноклассников своей нереальной супапавой, я пошла домой и весь остаток дня ждала, когда он заметит, что я сделала с волосами, но он не заметил. Мама-то, конечно, сразу все просекла. В ту же минуту, как она вошла домой тем вечером и заметила капюшон, она психанула и потребовала, чтобы я рассказала ей, что случилось. Про Инцидент с трусиками я не упомянула, вместо этого просто объявила, что я бросаю школу и ухожу из дома, чтобы стать монахиней. Это было наполовину всерьез. Какая-то часть меня по правде этого хотела, уйти в храм к бабушке Дзико и подписаться на жизнь, состоящую из дзадзэн, уборки и производства солений.

Ну нет, сказала мама, я еще недостаточно взрослая, чтобы из дома уходить, сначала нужно старшую школу закончить. Тут она сильно просчиталась. Ей бы просто разрешить мне, но вместо этого мы проскандалили три дня, и в конце концов я согласилась, по крайней мере, вступительные экзамены сдать — они уже надвигались. Мне это было неважно, поскольку я знала, что никуда в хорошее место я не попаду, но я пообещала ей попробовать, и, по крайней мере, она больше не проедала мне плешь.

На той же неделе в общественных банях я увидела ту хостесс, которой чуть не попала по голове «Великими умами философии Запада», и она меня тоже узнала сразу, даже без волос. Но вместо того чтобы отвести глаза, как делали практически все, она прищурилась и внимательно меня оглядела, и, наконец, кивнула.

— Миленько, — сказала она. — Хорошая форма. У тебя красивая голова.

Мы сидели в ванне, по горло в воде. В запотевшем зеркале я могла различить собственный белый череп, покачивающийся на поверхности исходящей паром воды, как вареное яйцо.

— Мне посрать на красоту, — проинформировала я ее. — Я супергерой, а супергероям красота не нужна.

Она пожала плечами:

— Ну не знаю насчет супергероев. Но ведь это не помешает? Быть немножко красивой?

Наверно, нет.

— Мама распсиховалась, — сказала я ей. — Хочет парик купить.

Она кивнула, вытянула свою красивую руку и стала смотреть, как капли падают с изящных пальцев.

— Ладно, — сказала она. — Я тебя свожу. Знаю одно хорошее местечко.

Будто я ее просила.

…Она мне сказала, что зовут ее Бабетта, не слишком типичное японское имя. Бабетта не всегда была Бабеттой. До этого она была Каори, когда работала хостесс в клубе на Асакусе, перед тем как ее уволили за то, что она переспала с бойфрендом мамы-сан. Клубная жизнь все равно ее уже достала, сказала она. Клиенты были слишком сентиментальные, сплошные сопли. Она поменяла имя на «Бабетта» и устроилась на работу в «Милый фартучек Фифи», где работать было очень весело и приятно, пока фартучек еще был мил, а не уныл.

Бабеттина страсть — это косплей, и у «Фифи» она может носить хорошенькие юбочки с оборками, и переднички, и чулки, и кружева. Как она нарядится для работы, то становится похожа на дорогущее маленькое пирожное с марципановыми цветочками, съедобными блестками и сахарными сердечками, вся такая сладкая и вкусненькая, просто съесть хочется, но не стоит обольщаться. Сопли у Бабетты отсутствуют начисто.

Поскольку в школу я больше не ходила, делать мне днем было особо нечего, так что мы договорились о времени и вместе сели в поезд до Акибы.