Моя семья. Память…

«Взято … 18 декабря 1918 года: рояль «Беккер» №97012, табурет к нему мягкий, бюро две штуки, гардеробов четыре (два красного дерева), шифоньер один и так далее … А рояль куды пошёл? Пошёл в собес, во 2-й дом… «Что-то не видел я там такого рояля, – подумал Остап»

Илья Ильф, Евгений Петров

, «Двенадцать стульев»6

Братья вспоминали то старое, пока немец играл, играл хорошо и долго.

Они вспоминали, как безутешно тогда рыдала Виргуня – она была ещё подростком, занималась на фортепиано и такое обращение с её инструментом было для неё шоком. Как мама, поджав губы, ушла в свою комнату, открыла своего неизменного Чехова и углубилась в его тёмный девятнадцатый век, чтобы отвлечься от наступившего «светлого» безумия двадцатого. Тогда ещё был жив папа, но и он, несмотря на то, что обидели его единственную дочь, повернулся ко всем спиной и стал поливать розы на подоконнике. Может он сделал это, чтобы скрыть слёзы… видимо, так. Незадолго до того он отдал «новым хозяевам» свои знаменитые на весь край, на всю Россию роскошные виноградники. Что уж теперь убиваться по какому-то там фортепиано…

«Они не знают, что такое коммунизм, но при этом точно знают, что коммунизм освободил их от гнёта ответственности за происходящее вокруг…»

Фазиль Искандер

, «Попытка понять»7

Но братья, по молодому своему задору, по юношеской вере своей в справедливость пошли в комиссариат, с трудом нашли какого-то уставшего большевика-революционера, худого, с седеющей щетиной, наперебой стали ему втолковывать, что инструмент, который вывезли от них, необходимо им вернуть. И им удалось убедить его в том, что пианино нужно для их сестры, потому что она учится в музыкальном техникуме и, вот так же, как ему, комиссару, нужен его наган, для того, чтобы «устанавливать советскую власть», так же и ей нужен инструмент, чтобы в ту власть «нести культуру»… Что произвело впечатление на комиссара, осталось неизвестным, но через пару дней к дому подъехал грузовик и несколько красноармейцев, уже более бережно, спустили с него «Becker» и внесли его на прежнее место. Виргуня даже запрыгала от радости. А один из солдат – он был чуть старше остальных, они между собой называли его «батя» – он подошёл к девочке, улыбнулся ей мягкой улыбкой и по-отечески потрепал её по щеке. «Играй, дочка…», сказал он и они вышли…

Вот такие подробности нахлынули на братьев, пока немец музицировал… Он доиграл до тоники, подождал, пока отзвучит последний аккорд, ещё раз любовно провёл ладонью по клавиатуре, аккуратно закрыл крышку.

– Здесь будет жить наш товарищ, немецкий офицер. В этой комнате, – сказал он на немецком.

Лида перевела. «Пианист» произнёс всё медленно, тщательно выверяя дикцию, чтобы его поняли, но Лиде этого не нужно было – немецким и французским она владела в совершенстве. Поняли офицера и братья – они все получили образование, достаточное для того, чтобы общаться на языке, но не хотели выдавать своего знания, чтобы у «гостей» не было поползновений втягивать их в диалог. Поэтому все разговоры на немецком велись через Лиду. Тем более что Лида внушала им, немцам, симпатию своими «дворянскими замашками» и в некотором смысле большее доверие – она русская, светлая, хоть и являлась представительницей «ненавистной» ими славянской расы, но, всё же, тёмная «масть» остальных домочадцев, представившихся армянами, больше напоминала им, оккупантам, евреев. И это их нервировало.

Всё! Если что и могло понравиться в немцах, то это уже должно было произойти. Больше, дальше этого, уже ничего не вызывало симпатии.

Да, они стали налаживать жизнь в городе. Да, всё, что успела испортить отступающая советская власть, они, пришедшая новая власть, стали восстанавливать – запустили коммуникации, начали ремонтировать взорванные здания, налаживать быт. Но это, как раз, и было проявление той самой «великой европейской культуры», это был «немецкий порядок», который они просто стали переносить из Германии в завоёванные ими земли. Из фашистской Германии – педантично, пунктуально, регулярно… А вместе с тем, стали проводиться и облавы, заканчивающиеся не только задержаниями и арестами, но подчас расстрелами и массовым повешением. На базарной площади, на той самой, где удавалось периодически отовариваться, меняя последний скарб из дома на хлеб и крупу, появились виселицы, на которых подолгу, по несколько дней, в назидание населению, висели люди…