Моя сестра – Елена Блаватская. Правда о мадам Радда-Бай

Я на себе самом должен был испытать, к каким средствам прибегали «madame» и ее «близкие», для того чтобы отделаться от опасного человека, обезоружить его и заставить молчать. Мои экскурсии в область «таинственного», заставившие меня заинтересоваться Блаватской, мое желание разгадать эту удивительную женщину и ее обличение перед людьми, которых мне тяжело было видеть обманутыми ею, – все это обошлось мне очень дорого. Я должен был вынести тайное теософское мщение, а теперь вынужден решиться говорить о нем, так как вижу, что без указания хоть некоторых фактов и подтверждения их документами мой рассказ был бы далеко не полным, так же как и характеристика Блаватской с ее сподвижниками.

В припадке ярости и отчаяния Блаватская единовременно с «исповедью», посланной мне в Париж, написала в Россию г-же X. о том, что я «враг», и враг опасный, ибо, очевидно, знаю очень много, и многое знаю, вероятно, от г-жи Y., которая, поссорившись с нею, Блаватской, выдала мне ее. Г-жа X., получив это письмо, превратилась в фурию, написала г-же Y., а та в качестве друга поспешила меня обо всем уведомить из Петербурга.

«…Напишите вы им (Блаватской и X.), Христа ради, – просила она, – что нечего мне было предавать вам, по выражению X., Елену или убивать ее, как она пишет сама, потому что все ее прошлое прекрасно известно многому множеству лиц (поименовываются некоторые лица) – и уж я не знаю кому… Вы представить себе не можете, чему они меня подвергают, избрав каким-то козлом-грехоносцем, за все ответственным, какой-то телеграфной проволокой для передачи всяких гнусностей. Еще несчастная, сумасшедшая Елена не так – она жалка! Но X. сама злоба и клевета олицетворенная…»

Далее г-жа Y. сообщала мне, что там собирают адреса некоторых близких мне лиц, а с какою целью – неизвестно. Я должен был понять из этих слов, что милые дамы остановились для начала на самом простом способе мщения посредством анонимных писем, адресованных к близким мне людям, с целью как-нибудь оклеветать меня и поссорить и в расчете на то, что – calomniez – il en restera toujours quelque chose.

Через несколько дней получаю от г-жи Y. еще коротенькое письмо, но на сей раз ничего определенного, а лишь восклицание: «Да! X. во сто тысяч раз хуже, злее и виновнее Елены!».

Из этой фразы я мог только понять, что ссора между Блаватской и г-жой Y., кажется, кончается. Очевидно, «madame» решила, что самое лучшее действовать на меня через г-жу Y. Для этого она ей написала нежное родственное письмо, убедила ее в том, что она «во сто тысяч раз» невиннее г-жи X., и вот теперь атака на меня пойдет с этой стороны.

Я писал ей, прося успокоиться, не вмешиваться в это дело и не говорить мне ничего об этих дамах и их друзьях. Я напоминал ей, что ведь она первая открывала мне глаза на Елену Петровну и ее теософическое общество, что дело вовсе не в прошлом Елены Петровны, а в ее настоящих обманах. Раз я убедился в этих обманах, молчать о них я не мог и громко сказал все, что знаю. Таким образом, дело сделано, и ровно ничего нового я не предпринимаю. Я никого не преследую, не желаю больше и думать ни о «madame», ни об ее обществе. Если же меня не хотят оставить в покое, то пусть делают, что угодно – я-то тут при чем? Я сделал свое дело – и ушел, и не понимаю, чего же хотят от меня, когда уже все кончено?

Вся эта кутерьма, отвлекая от более интересных и производительных занятий, так мне наконец опротивела, что я поспешил совсем в иную атмосферу, в полную тишину, в древний бретонский город Динан, к морскому берегу, вблизи которого возвышается одно из чудес мира – знаменитый Mont St.-Michel. Моя просьба, обращенная к г-же Y. и ее семье, была, по-видимому, исполнена: никто из них не передавал мне больше сплетен относительно Блаватской и Ко.

Но все же забыть о ней мне не удавалось: в Динан для свидания со мною и получения от меня разных сведений приехал мистер Майерс, и я опять должен был перед ним разворачивать весь мой багаж. Наконец в конце апреля возобновилась атака из Петербурга. От одного из членов семьи г-жи Y. я получил письмо, где «по большой дружбе ко мне» меня предупреждали, что дела мои плохи: почтенная Елена Петровна требует (приводятся выдержки из ее письма), «чтобы я отказался от своих слов относительно виденных мною ее феноменов и никому не рассказывал о ней ничего», – если же я не исполню этого требования, «то она не задумается, что ей делать, так как ей нечего терять, и напечатает обо мне все, что ей угодно и как ей угодно, ибо должна же она защищаться».