Моя собака любит джаз

Василий Васильевич настоял, чтобы мы взяли его фамилию и стали Антоновы-Авдеенко. А мой папа поставил условие, чтобы он стал Авдеенко-Антонов. Единственный раз они не поладили, когда Василий Васильевич попросил меня, чтобы я в своей жизни пошел по его стопам.

— Только через мой труп! — сказал папа. — Будет художником — будет жить очень бедно. Лучше пусть идет в армию, обмундирование дадут, бесплатная еда…

Василий Васильевич надулся и долго ни с кем не разговаривал. Наутро, в предрассветной синеве, он разбудил папу.

— Михаил, — недовольно сказал он. — Вы брыкаетесь.

— Тысяча извинений, — забормотал папа. — Мне снилось, что я тону.

За завтраком, между яичницей и чаем, Василий Васильевич объявил, что он уходит в другую семью. Мы чуть не умерли с горя, когда это услышали.

— Василий Васильевич! — сказал папа. — Мы проштрафились? Мы говорим вам мало ласковых слов?

— Я там нужнее, — ответил Василий Васильевич.

Мама плакала. Папа метался из угла в угол, как ягуар.

— Ума не приложу, — говорил он, — неужели невозможно жить одновременно и тут и там?

— Те узнают, будет тарарам, — объяснил ему Василий Васильевич.

— Иногда люди до абсурда доходят своей какой-то негибкостью! — возмущался папа.

О, швабра, швабра, где моя любовь? Расставаясь, Василий Васильевич подарил нам сухой початок кукурузы.

^{Иллюстрации Аллы Казаковой}

Наш мокрый иван

Я вернулся из школы, смотрю: мама сидит грустная около наряженной елки. И говорит:

— Все, Андрюха. Мы теперь одни. Папа меня разлюбил. Он сегодня утром в девять сорок пять полюбил другую женщину.

— Как так? — Я своим ушам не поверил. — Какую другую женщину?!!

— Нашего зубного врача Каракозову, — печально сказала мама. — Когда ему Каракозова зуб вырывала, наш папа Миша почувствовал, что это женщина его мечты.

Вот так раз! Завтра Новый год, день подарков, превращений и чудес, а мой папа отчубучил.

Я боялся взглянуть на мокрого ивана. Это наш цветок — комнатное растение. Он без папы не может ни дня. Как папа исчезает из его поля зрения — в отпуск или в командировку — наш мокрый иван… сбрасывает листья. Стоит с голым прозрачным стволом, пока папа не вернется, — хоть поливай его, хоть удобряй! Не мокрый иван, а голый вася. Иван был мрачнее тучи.

— Уложил в новый чемодан новые вещи, — рассказывала мама, — и говорит: «Не грусти, я с тобой! Одни и те же облака проплывают над нами. Я буду глядеть в окно и думать: «Это же самое облако плывет сейчас над моей Люсей!»

Насчет облаков папа угодил в точку, ведь зубодерша Каракозова жила в соседнем доме, напротив поликлиники. И я, конечно, сразу отправился к нему.

Как можно разлюбить? Кого? Маму??? Бабушку?! Дедушку Сашу?!! Да это все равно что я скажу своему псу (у меня такса Кит): «Я разлюбил тебя и полюбил другого — бультерьера!» Кит уж на что умник — даже не поймет, о чем я говорю!

Я позвонил. Открыл мой папа Миша.

— Андрюха! — он обнял меня. — Сынок! Не позабыл отца-то?!

И я тоже его обнял. Я был рад, что его чувства ко мне не ослабели!

Тут вышла Каракозова в наушниках. Такие синие лохматые наушники. Она в них уши греет. В квартире у нее невероятный холод. Сидят здесь с папой, как полярники. Папа весь сине-зеленый.

— Мои отпрыск, — с гордостью сказал о ней, — Андрюха!

А Каракозова:

— Молоток парень! Папа:

— Может, будем обедать? А Каракозова:

— Надо мыть руки перед едой!

Пока мы с папой мыли руки, он мне и говорит:

— Врач Каракозова Надя — веселый, культурный человек. У нее широкий круг интересов. Она шашистка, играет в пинг-понг. Была в шестнадцати туристических походах, пять из них — лодочные!

— Вот здорово! — говорю.

Я сразу вспомнил, как мама однажды сказала: «Андрюха вырастет и от нас уйдет». А папа ответил: «Давайте договоримся: если кто-нибудь из нас от нас уйдет, пусть возьмет нас с собой».

Тут Каракозова внесла запеченную курицу в позе египетского писца: выпуклый белый живот, полная спина и крылышки сложил на груди. Она не пожмотничала — положила нам с папой каждому крыло, ногу и соленый огурец.

— Огурцы, — важно сказал папа, — Надя солит сама в соке красной смородины!

— Немаловажен укроп, — говорит Каракозова. — Только укроп нужно брать в стадии цветения.

Видно было, что она по уши втрескалась в нашего папу. И правильно сделала! В кого ж тут влюбляться из пациентов, кроме него? Вон он какой у нас, как наворачивает курицу! В жизни бы никто не подумал, что этому человеку сегодня вырвали зуб!

— Надя — прекрасный специалист, — с нежностью сказал папа.

— А я вообще люблю вырывать зубы. — Каракозова улыбнулась. — Вайнштейн не любит. Так я и вырываю за себя и за него.

Папа переглянулся со мной: дескать, видишь, какая славная! Я сделал ему ответный знак. Папа был в ударе. Усы торчат. Взор горит. И много ошарашивающего рассказывал он о себе.

Рассказ у него шел в три ручья. Первый — за что папа ни возьмется, выходит у него гораздо лучше всех. Премии и первые места на папу валятся — не отобьешься! И у него есть все данные считать себя человеком особенным, а не каким-нибудь замухрышкой.