Моя сто девяностая школа

— Ай! — вскрикнула Аля. Она ступила ногой на лежавшую у пруда толстую корявую ветку, ветка обломилась, Аля попала ногой в пруд и упала, замочив себе половину пальто.

Конечно, я бросился ей помочь, подал ей руку и вытащил ее на берег.

Аля с благодарностью посмотрела на меня своими голубыми глазами, и мне почему-то сделалось очень приятно.

— Ты бы любой девушке помог? — спросила она тихо.

— Конечно, любой, — ответил я, а потом почему-то спохватился и сказал: — Не знаю насчет любой. Но тебе помог с удовольствием.

И тут же подумал: если еще пойду на Сюзор или, скажем, на Каменный остров, опять возьму ее с собой.

Можно даже без Миши…

Мы подошли к обещающей заводи и погрузили в нее сачки. Улов был отличный: у Миши три больших энергичных лягушки, у меня одна большая и одна маленькая и две улитки.

— Фу, какая мерзость эти лягухи! — брезгливо сказала Аля. — Я бы, кажется, умерла, если бы такая на меня прыгнула…

— Если хочешь остаться жить, никогда больше с нами не ходи, — сказал Миша.

— Нет, конечно, в лягушке тоже есть своя красота, — сказала Аля, — но к ней, очевидно, надо привыкнуть. Я постараюсь это сделать.

Аля вселила в меня надежду.

Миша поймал еще личинку стрекозы, двух пятнистых, как леопарды, тритонов и замечательного паучка, забыл его имя, который строит домик из воздуха, светящийся и переливающийся на солнце.

В это время к нам подбежал какой-то шкет в огромной дурацкой кепке, крикнул: «Девчонка-рыболов!» — бросил в пруд булыжник и обдал водой испугавшуюся Алю.

— Ты что, обалдел? — закричал я. — Кто тебя звал? А ну иди отсюда, пока не получил по шапке!

— Это я получу по шапке? Это ты, что ли, мне дашь? Да я от тебя мокрого пятна не оставлю, интеллигент! — накинулся на меня парень.

— Уходи! — сказал ему Миша. — Нечего здесь хулиганить.

— А по физиономии не хочешь? — спросил парень, выпячивая грудь и надвигаясь на Мишу.

И вдруг Миша с искаженным лицом, — казалось, что сейчас выскочат все его веснушки, которыми было оно усеяно, — сбросил с головы парня кепку и надел мокрый, грязный сачок ему на голову.

Аля звонко захохотала. По лицу парня текла вода, тянулись какие-то водоросли и выскочил лихой жучок.

Парень исчез в кустах.

— Ты, Миша, рыцарь! — восторженно сказала Аля. — Я от тебя этого не ждала.

— От меня и не того можно ждать, — сказал Миша.

А я подумал, что, может быть, следующий раз, когда Миша пойдет на Сюзор или на Каменный остров, он, может быть, не позовет меня, а договорится с Алей Купфер. От него можно и не того ждать.

Последний вечер

На сцене за длинным столом, покрытым зеленой скатертью и уставленным цветами, сидели все педагоги.

Внизу, у сцены, разместился наш духовой оркестр.

Люстры актового зала сверкали во всю мощь. А в зале сидели мы, — как это ни странно, — уже взрослые люди, имевшие за плечами по шестнадцати и семнадцати лет.

Некоторые из нас уже даже брились, хотя, по совести говоря, брить еще было нечего.

За нами в зале сидели наши родители.

Это был выпускной вечер. Нам выдавали аттестаты об окончании школы. Мы поднимались на сцену, и Любовь Аркадьевна вручала их нам, и духовой оркестр каждому из нас играл туш, и тревожно бил большой турецкий барабан, и гремели сияющие в свете люстр тарелки. И нам казалось, что нас приветствуют и благословляют на дальнейшую жизнь Пушкин и Гоголь, Тургенев и Толстой, Блок и Есенин, Архимед и Галилей, Ньютон, Бойль и Мариотт, Дарвин и Пржевальский, Пифагор и Лобачевский, Ушинский и Виппер — все те, кто помогал нам в ученье.

И маленькая Мария Германовна с чуть поседевшими волосами что-то говорила о нашем будущем и для чего-то сказала:

— Не забывайте свою школу.

Разве можно ее забыть? Разве не стали родными ее стены, коридоры, латунные перила, знаменитые часы и электрический звонок на лестничной площадке, ступеньки ее лестниц, маленькая учительская, исхоженный нами паркет полов?!

Разве не стали для нас незабываемо родными лица наших учителей, которые мы видим сейчас, как в тумане, сквозь набежавшие слезы?!

Сколько было всего здесь! И серьезного, и горького, и радостного, и смешного.

Разве забудем мы нянечку Лизавету, которая хранила в гардеробе трогательные мешочки с нашими галошами и возвращала нам забытые шапки? А Прометея — нашего ворчливого Павла Кирилловича, с его кошкой, вооруженного неизменной щеткой и ругающего нас на чем свет стоит!

Разве можно забыть ту школу, которая нас научила дружить, научила нас мыслить, и отличать добро от зла, и уважать труд?!

Разве можем мы забыть своих школьных друзей, с которыми вместе пройдено столько лет жизни, с которыми мы хлебали горе и познавали радость и счастье?!

Почему я так волнуюсь? У меня, кажется, прилип к гортани язык. Что случилось? Ах, да! Сейчас я должен выйти на сцену и что-то сказать. Я должен что-то ответить от имени всех окончивших. Но я же не могу.

Я же заплачу. А собственно, почему я должен плакать?

Это же радостный вечер. Мы же окончили школу. Мы же входим в жизнь. Мы же стали взрослыми. Ура! Почему же так грустно? Мне жаль покидать этот дом.