Моя страна и мой народ. Воспоминания Его Святейшества Далай-ламы XIV

Я искренне сожалел об этих старых разладах, как делаю и сейчас. Я не думаю, что ему позволили совсем о них забыть, ведь он постоянно подвергался китайскому влиянию. Если бы он и его последователи сделали это, страдание Тибета могло бы быть меньшим. Китайцы пытались достичь в нашем поколении то, что им не удалось достичь в предшествующем, и в этот раз, конечно, у них было преимущество в том, что они имели в своих руках тибетского религиозного лидера, от имени которого могли делать свои заявления. Но не следует обвинять Панчен-ламу лично. Никакой мальчик, выросший при таком концентрированном постоянном враждебном влиянии, не мог бы сохранить свою собственную свободу воли.

И, невзирая на это влияние, я не верю, чтобы он когда-либо оставил нашу религию в пользу коммунизма[5].

После того, как мы встретились в Синине, мы проследовали в Пекин вместе. И там мы были приняты вице-президентом Чжу Дэ, премьер-министром Чжоу Энь-лаем и другими официальными лицами пекинского правительства. На железнодорожном вокзале стояли толпы, желавшие приветствовать нас. Многие из пришедших выглядели как студенты или члены молодежных организаций и громко хлопали, приветствуя нас. Но у меня возникло циничное чувство, что они, если бы им было указано, так же легко могли бы выказать и враждебность.

Это напомнило мне о беседе, которая, как говорят, состоялась, когда один китайский чиновник посетил тибетскую деревню. Все крестьяне собрались, чтобы приветствовать его прибытие и с энтузиазмом хлопали в ладоши. Довольный, он спросил одного из них, были ли они счастливы при новом режиме.

Да, совершенно счастливы, - ответил тибетец. - Всё прекрасно. За исключением того, что нам не нравится этот новый налог.

Какой налог?

Аплодисменты. Каждый раз, когда сюда приезжают китайцы, мы должны выходить и аплодировать.

Если вспомнить, что многие тибетские налоги всегда состояли в более или менее неприятном труде, становится понятен смысл этой истории.

В тот вечер, когда мы прибыли, Чжу Дэ дал прием в мою честь и в честь Панчен-ламы. Столы были накрыты на 200 персон и все было сделано в таком грандиозном и парадном масштабе, что поистине меня поразило. Все столовые приборы были наилучшего качества. Предлагались китайские вина, хотя никто из нашей делегации, за исключением некоторых светских чиновников, не мог их попробовать.

Чжу Дэ произнес приветственную речь, говоря, что тибетцы вернулись в свою отчизну и что правительство Китая сделает все, что в его силах, дабы помочь нам. Это для меня был совершенно новый опыт, и я не знал, не был уверен, как я должен себя вести со всеми членами китайского правительства. Но там было одно преимущество: все были вежливы, доброжелательны и казались чрезвычайно культурными и образованными людьми.

Через два дня я впервые встретился с Мао Цзе-дуном.

Это была памятная беседа. Наша встреча состоялась во дворце приемов, где обычно высокопоставленные визитеры знакомились с Председателем Китайской коммунистической партии.

Мао Цзэ-дун был окружен несколькими помощниками. Он начал с того, что выразил радость по поводу того, "что Тибет вернулся назад в лоно матери-родины" и что я согласился участвовать в Национальной ассамблее. Он сказал, что миссия Китая - принести прогресс в Тибет, развивая его природные ресурсы, и что генералы, которые были в Лхасе - Чжан-у и Фан Мин, именно для помощи мне были направлены туда как китайские представители. Они не должны были представлять какого-либо рода авторитет, осуществлять контроль над тибетским правительством или народом. И он попросил меня откровенно сказать, делали ли что-нибудь эти китайские представители против моей воли.

Я чувствовал, что нахожусь в очень трудном положении. Я был уверен, что, если я не смогу сохранять дружественную атмосферу, наша страна будет страдать еще больше, чем она уже выстрадала. Поэтому я ответил, что народ Тибета имеет большие надежды на будущее под его руководством и поэтому, когда возникали трудности с китайскими представителями, мы искренне высказывали наше мнение.

Следующая моя встреча с ним продолжалась около трех часов. При ней никто не присутствовал, за исключением переводчика. Опять-таки мы говорили, конечно, о Тибете и его будущем. Я изложил ему мое личное видение последних событий в Тибете, пытаясь рассеять какие-либо сомнения, которые могли у него быть относительно нашего положения. Я пытался вызвать в нем чувство доверия, поскольку был убежден, что мы все равно не можем избавиться от китайского правления методом бескомпромиссного противостояния. Мы могли лишь надеяться облегчить его и терпеливо пытаться развить его во что-то приемлемое.