Моя светлая балерина

— А что поделать, если жизнь такая? — Ангелина оскалила желтоватые от табака зубы. — Вы, куры романтичные, потом по дурости больше всех огребаете. Васька тоже вот любоффь выбрала, Саньку, а любовник ее через это дело пристрелил. И плевать, что там следствие считает. Слишком события совпали.

Тоня подумала, что об этом можно рассказать Алевтине. Это могло бы быть полезно.

— Ты не права, — угрюмо насупилась девочка. — Тоня… тебя же Тоня зовут? Вот скажи, ведь можно любить? Ведь бывает же светлое? Ты не такая потрепанная, как Геля, и видела побольше моего. Ну?

— Бывает, — Тоня кивнула, не задумавшись ни на миг. Раньше бы тоже не думала, но ответ вышел бы совсем другим. — Точно бывает.

— И с кем это? — Ангелина презрительно фыркнула. — С Яшкой, который тебя до синяков лапает, что ли?

Тоня дернулась и посмотрела на колено. Синяка почти не осталось, тем более — если смотреть через колготки. Или раньше заметили?..

— Нет, — было обидно и горько, и хотелось кольнуть в ответ побольнее. Но за последние дни Тоня будто растеряла весь яд — он обратился чем-то сладким и липким. — Может быть, как раз так, как было у Саши и Васьки.

— Ну-ну… Тооооонька, — Ангелина подложила ладони под щеки и прищурилась. — А ты, я слышала, у госпожи прокурорши ночуешь?..

Тоня встала, торопливо разгладив хрустящую пачку, и поторопилась выйти. Ангелина произнесла что-то скрипуче вслед, но девушка старалась не слушать. От усталости шумело в ушах. Четыре ночи Тоня толком не спала, и теперь захотелось прилечь хоть на полчасика. И не у Алевтины, где все время кто-то ходил, где хлопали двери и сновали клерки. А у себя, где из окна сладко струился запах выпечки и сирени и глухо стукались о стенку Настины коленки. Предвкушая тишину и пустоту весенней комнатки, залитой солнцем позднего утра, прохладу свежих простыней, на которые она так и не ложилась с начала недели, Тоня шагнула в комнату.

Только пустой она вовсе не была. На ее собственной кровати валялся чемодан, наполовину забитый вещами, а Настя — вся в черном, зареванная, ватная, — сидела на своей кровати и утиралась платком.

— Насть… — Тоня опешила и замерла в двери, держа пальцы на гладкой деревянной ручке и нервно ее покручивая. — Что случилось?

— Да… вот… — Настя шмыгнула носом и подняла несчастные, обведенные кругами глаза. — Ты сама-то где была, Тонька?.. Так страшно без тебя, на каждый шорох вздрагиваю, даже заболела вот — на занятиях не была.

— Так что случилось? — Тоня все-таки шагнула внутрь, закрывая за собой дверь и проходя к растрепанной девушке. — Насть, тебя напугал кто-то? Что за кавардак?

«Настя».

Что-то кольнуло в памяти, то самое, черное с красным, которые донимало ее в объятиях Алевтины и не давало уснуть до глубокой ночи — это что-то было связано с Настей.

— Лизу убили, — Настя вздрогнула, судорожно выкручивая в руках платок. — Мама забирает меня из города, говорит, что слишком опасно, что они никогда такого не хотели, что… Ах, черт!

Кажется, Настя выругалась впервые в жизни.

— Я же живу балетом, я все в это вложила! — она горячилась, а батистовая ткань страшно трещала в мосластых пальцах. — Просто всю жизнь в это вложить, ради того, чтобы…

— Настя, при чем тут Лиза?.. — Тоня вздрогнула. — Так вы не просто однофамилицы, что ли?

— Кузина… — Настя мотнула головой, а Тоня вдруг вспомнила.

Однажды она вернулась в комнату веселой и растрепанной, накуренной до пестрого мельтешения перед глазами и в полубелом от порошка платье. Она сама не помнила, как проскользнула мимо привратника — то ли целовалась с кем-то напоказ, то ли просто прошмыгнула. Сейчас у Тони сводило лицо от таких воспоминаний и хотелось, чтобы их не было вовсе, но тогда она ликовала. И жизнь казалась прекрасной.

А в комнате был погашен любой свет — только редкие свечи дрожали на комоде и на зеркале, а перед ним стояла Настя в черном платье с красным узором, слишком взрослая, слишком мрачная, безумными глазами таращившаяся в гладкую поверхность. Тогда Тоня молча проползла до своей кровати и ни на следующий день, ни когда-либо еще об этом случае не говорила и старалась даже не вспоминать. Как-то не вписывался он в привычную картину мира. Но теперь…

— Ты чего так смотришь, Тонечка? — а голос Насти прозвучал неестественно. Она уже не плакала, не теребила платок. Просто смотрела. — Нехорошее вспомнила что-то?

— Нет, — Тоня вытянула губы в улыбке, сделала голос легким, непринужденным. Улыбка вышла восковой, а голос дрожащим. — Меня Алевтина Витальевна ждет…

— Не дождется, — Тоня не успела шарахнуться — может быть, просто не ожидала, не верила до последнего. Пальцы Насти сомкнулись на ее запястье, девушка рванула ее к себе. — Мне уже терять нечего…

— Настя, не дури!