Моя Святая Земля

— Как трёхлетний, честное слово… Ну представь, что у тебя нет… скажем, ноги. И вот в твои руки попадаю я, с ногами на месте. И что? Ну отрежь мою ногу, попытайся приставить к культе. Или съешь её и жди, когда у тебя твоя отрастёт. Смешно, согласись.

Алвин, кажется, понял — и огорчился.

— В том, что ты говоришь, есть резон, — сказал он с досадой. — Но что же делать?! Мне же плохо, понимаешь? Мне же всё время плохо! Это — такая скука, такая мерзость… всё раздражает, а внутри тянет и сосёт… — и поднял на Эральда совершенно детские глаза. — Ты знаешь что-то? Знаешь, как?

— Я пришёл, чтобы тебе помочь, — сказал Эральд. — Не для того, чтобы сделать с тобой что-то плохое, а для того, чтобы тебе помочь. Знаю. Ты можешь вернуть душу — твой отец отдал её незаконно.

— Я его ненавижу! — рявкнул Алвин и врезал кулаком по решётке, тут же скривившись от боли. — Ненавижу эту сволочь! И он ненавидит меня, я знаю…

— Алвин, — окликнул Эральд, — сосредоточься. — Вникни: ты можешь вернуть свою душу себе. Душа закроет дыру.

— И что будет? — спросил Алвин. Его лицо стало напряжённым и недоверчивым.

— Я не знаю.

— Как — не знаешь? — Алвин снова начал злиться. — Ты должен мне объяснить, каково это — с душой. Со своей. Ты-то жил с ней с детства! Что со мной будет, если я её верну?

— Я не знаю, Алвин. Прости.

— Какого беса?! — очень красивое лицо Алвина исказилось так, что, поползи черви у него из ноздрей, Эральд нисколько не удивился бы. — Ты должен мне объяснить, что это будет! Я приказываю! Слышишь? Или сильно пожалеешь!

— Эй, Алвин, — окликнул Эральд тихонько. — Не ори, сосредоточься, успокойся. Буду объяснять — не услышишь.

Алвин моргнул и замолчал.

— Послушай внимательно, — сказал Эральд медленно. — Я правда не знаю, что с тобой будет, если ты вернёшь себе душу. Знаю одно — дыра внутри тебя пропадёт. Но я понятия не имею, что ты будешь чувствовать.

— Но почему?!

— Потому что все чувствуют по-разному. Я — одно, а, например, Марбелл, у которого тоже есть душа — другое. Понимаешь?

— А я?

— А ты — третье. Никто тебе не предскажет, что именно. Точно одно: твой зуд, голод, скука — пройдут. Что их заменит — не знаю.

Алвин оттолкнулся от решётки, сделал десяток шагов туда-сюда, мотнул головой. Эральд чувствовал, что Алвин мучается, сильно, что-то внутри него идёт вразнос — жалел, но не мог помочь. Был уверен, что даже королевское чудо не спасёт.

Алвин остановился, сжал ладонями виски. Всхлипнул — и выкрикнул с детской обидой, тоской и злобой:

— Я боюсь! Боюсь, ясно?! А если ты врёшь?! Если будет плохо — будет хуже — совсем плохо — тогда что?! Ведь назад отыграть не выйдет! Зачем тебе мне помогать? Скажи, дрянь, ты убить меня пришёл?!

— Алвин, не ори, — сказал Эральд вполголоса. Почему-то это заставляло Алвина скидывать обороты. — Сосредоточься, поразмысли. Ты ведь понимаешь, что я мог бы тебя убить в храме?

Алвин смотрел подозрительно и зло, но его глаза были буквально полны слёз, как у маленькой девочки. Однако слушал, не перебивая.

— Сколько людей тебе сказали, что я — благой король? — сказал Эральд тихо.

— Я — король, — огрызнулся Алвин, но без особого нажима.

— Ты — да, за это продали твою душу. А я — по праву рождения. И не могу я убивать, особенно — беззащитных, особенно — подло…

— Это я-то — беззащитный?

— В храме — был. Безоружный. Не знал, что я за тобой слежу. Не так?

Алвин прищурился.

— То есть, ты меня не ненавидишь?

— Нет.

— При том, что я занимаю твой трон? — спросил он с глумливым смешком. — Ах, ради меня, кажется, прирезали твоих родителей? Но не ненавидишь, да?

— Мои родители были тебе дядей и тётей, — вздохнул Эральд. — Отобрало это убийство у нас с тобой нормальное детство, а ведь мы бы дружили, я думаю. Тебя бы любила моя мама, ты ведь был милым ребёнком, наверное… и никакого зуда, никакой дыры, представляешь?

— Но ты меня не ненавидишь?

— Алвин, успокойся. Не вижу повода для ненависти. Моих родителей убили, тебя не добили ради трона…

— Ты просто деревянный! — выдал Алвин презрительно. — Ты не мужчина вообще, ты — артефакт короны, ничтожество, ты не можешь…

— Ну, что с тобой делать, Алвин, дитя горькое… прыгаешь и скачешь, дразнишься, как маленький, истеришь, боишься меня…

— Я боюсь?! — Алвин, сжимая кулаки, с искажённым яростью лицом шагнул к решётке.

— Конечно. Я пришёл к тебе разговаривать, безоружный — когда у тебя армия, а ты меня запер, как страшного зверя. Чтобы я тебя не съел?

— Чтобы ты не смылся!

— Зачем мне? Я с таким трудом сюда добрался, чтобы иметь удовольствие с тобой поговорить, а ты боишься, что я сбегу… Ты не повзрослел, Алвин. Чтобы повзрослеть, видимо, душа нужна.

Алвин остановился, собираясь с мыслями. Эральд не мешал ему думать, наблюдал. Удивительно, думал он. Когда Алвин начинает жаловаться, он ведёт себя почти по-человечески, по-детски, но в нём вдруг что-то соскакивает — и виден ад во плоти, ледяная хихикающая пустота… Жалуется — человеческое тело?

Между тем, Алвин вынул ключ и отпер решётку, с лязгом и грохотом откинув дверь.

— Выходи оттуда.