Моя темная Ванесса

На выпускном я плакала вместе со всеми. Но мои слезы были вызваны облегчением: я пережила то, что до сих пор считала наказанием. Наш выпускной проходил в спортзале, и под флюоресцентными лампами мы выглядели желтушными. Директор не разрешил никому хлопать, когда мы шли по сцене; по его словам, из-за этого церемония стала бы слишком длинной, к тому же было бы несправедливо, если бы кому-то из учеников достались громкие аплодисменты, а другим – ничего. Выпускная церемония в Броувике проводилась в этот же субботний день, и я на своем выпускном представляла себе свою старую школу: на лужайке перед столовой расставлены стулья, в сени сосен стоят директриса и учителя, вдали звонят церковные колокола. Идя по тихой сцене за аттестатом, я закрыла глаза и представила жар солнца на лице, вообразила, что на мне плотная белая мантия Броувика с алым кушаком. Директор вяло пожал мне руку, пробормотал то же «молодец», что и всем остальным. Все это казалось бессмысленным, но какая разница? На самом деле меня не было в этом душном спортзале, где поскрипывали складные стулья, покашливали гости и шелестели программки, которыми обмахивали блестящие от пота лица. Я шла по ковру рыже-мертвых иголок, и меня обнимали все учителя Броувика, даже миссис Джайлз. В моих фантазиях она никогда меня не исключала, и я ничем не заслужила ее недовольство. Стрейн вручил мне аттестат, стоя у той же ели, где два с половиной года назад сказал, что хочет уложить меня в постель и поцеловать на ночь. Передавая мне аттестат, он коснулся моей руки. Другие ничего не заметили, но возбуждение подняло меня ввысь, отбрасывая к тому же чувству «ничто-нигде-никто», какое я испытывала, когда выходила из его аудитории, докрасна раскаленная от тайн.

В спортзале я, стискивая аттестат в руках, вернулась к своему стулу.

По полу шаркали ботинки. Директор окинул сердитым взглядом одинокого родителя, который осмелился захлопать.

После церемонии все высыпали на парковку и принялись фотографироваться, стараясь, чтобы на заднем плане не было видно торгового центра. Папа попросил меня улыбнуться, но, как бы я ни старалась, лицо меня не слушалось.

– Ну же, хоть притворись, что ты счастлива, – сказал он.

Я открыла рот, показала зубы и в итоге выглядела, как оскалившийся зверь.

Все лето я работала на складе автозапчастей, собирая заказы на стартеры и стойки подвески под рев классического рока, перекрывавший шум конвейеров. Дважды в неделю после моей смены Стрейн ждал меня на парковке. Прежде чем сесть в универсал, я пыталась отчистить грязь из-под ногтей. Ему нравились мои ботинки со стальными носами, мои мускулистые руки. По его словам, лето физического труда шло мне на пользу, благодаря чему мне предстояло по достоинству оценить колледж.

Время от времени меня разбирала злость, но я говорила себе, что сделанного не воротишь. Броувик, роль Стрейна в моем отчислении – все это осталось в прошлом. Я старалась не досадовать, когда вспоминала его слова о том, что он поможет мне поступить на летнюю практику в Бостоне, или когда замечала, что его гарвардская мантия висит у него на дверце шкафа еще с броувикского выпускного. По его словам, Атлантика была достойным выбором, и мне нечего было стыдиться.

В пятницу днем я работала на складе и принялась разбирать палету с деталями шасси. Из колонок доносился Джексон Браун. Мужчина, собирающий заказы в соседнем цехе, проорал строчку из песни, а потом «The Load-Out» сменилась на «Stay». Когда я вскрывала пластиковую упаковку, канцелярский нож выскользнул у меня из рук. На предплечье остался шестидюймовый порез. Пока не начала хлестать кровь, он выглядел как аккуратно раздвинутая кожа, безболезненный взгляд за кулисы. Мужчина из соседнего цеха поглядел на меня и заметил, как я зажимаю рану ладонью. Кровь сочилась у меня между пальцев и капала на бетонный пол.

– Мать твою! – Он подбежал ко мне, неловко расстегивая олимпийку, обвязал ей мою руку.

– Я порезалась.

– Да ладно? – Качая головой от моей беспомощности, мужчина стянул олимпийку потуже. На костяшках пальцев у него была сажистая пыль склада. – Долго ты собиралась стоять столбом, прежде чем что-то сказать?

В дни, когда Стрейн забирал меня с работы, мы катались по округе, словно подростки, которым некуда податься. Потом он подвозил меня домой и высаживал в дальнем конце грунтовки. Мама спрашивала, где я была, и я отвечала:

– С Марией и Венди.

Девочки, с которыми я раньше обедала у нас в столовой. Я не разговаривала с ними с выпускного.

– Не думала, что вы такие близкие подруги, – говорила мама.