Моя темная Ванесса

Все это время я витала в облаках. Казалось, мой мозг разделился надвое: одна половина жила настоящим, а другая существовала внутри всего, что со мной произошло. Теперь, когда мы со Стрейном стали заниматься сексом, я больше не вписывалась в прежнюю обстановку. Все, что я сочиняла, казалось пустым; я больше не предлагала мисс Томпсон выгулять ее собаку. В классе я была отрешена, словно наблюдала за уроками издалека. На американской литературе я увидела, как Дженни пересаживается к Ханне Левек, а та глазеет на нее с откровенным обожанием – вероятно, весь прошлый год я провела с таким выражением лица, – и ощутила легкое замешательство, словно смотрела кино с запутанным сюжетом. Ей-богу, все казалось притворством, подделкой. Мне оставалось только делать вид, что я такая же, как всегда, но теперь меня окружала горная цепь, отделяя от людей. Я не знала, создал ли ее секс или она существовала всегда, а Стрейн наконец сделал ее видимой. Стрейн говорил, что второе. По его словам, он почувствовал, что я отличаюсь от других, с первого взгляда.

– Разве ты всегда не чувствовала себя отщепенцем, белой вороной? – спрашивал он. – Готов поспорить, что тебя всю жизнь называли слишком зрелой для своего возраста. Разве не так?

Я вспомнила, что чувствовала в третьем классе, когда принесла домой дневник с отзывом учителя: «Ванесса очень развитая девочка. В свои восемь лет она ведет себя, как тридцатилетняя». Я сомневалась, что когда-либо по-настоящему была ребенком.

За двадцать минут до отбоя я зашла в общую ванную со своими душевыми принадлежностями и полотенцем и обнаружила, что там стоит Дженни с намыленным лицом. Живя в одном общежитии, мы неизбежно сталкивались, но я старалась, чтобы это случалось как можно реже: пользовалась черной лестницей, чтобы не проходить мимо ее комнаты, и принимала душ поздно вечером. Нам с Дженни приходилось встречаться на американской литературе, но там мое внимание было приковано к Стрейну и мне легко было ее игнорировать. Других одноклассников я теперь едва замечала.

Поэтому, увидев ее в ванной в тапках и том же засаленном халате, который она носила в прошлом году, я, пораженная, инстинктивно попятилась в коридор. Она меня остановила.

– Тебе не обязательно сбегать, – безжизненно, словно со скукой, произнесла она. – Или ты настолько меня ненавидишь?

Втирая гель для умывания, она массировала пальцами щеки. С начала года ее волосы отросли, и теперь были собраны в небрежный пучок на затылке, обнажая стройную шею. Раньше Дженни делала вид, что стесняется своей шеи, жаловалась, что ее голова напоминает балансирующий на соломинке шар, цветок на стебельке. Также она якобы стыдилась своих тонких пальцев и ступней шестого размера, постоянно привлекая внимание к особенностям, которым я завидовала больше всего. Завидовала ли я ей сейчас? Иногда на уроках я замечала, как Стрейн изучает ее, следуя взглядом по линии позвоночника до ярко-каштановых волос. Маленькая Клеопатра. «Дженни, твоя шея идеальна, – говорила я. – Ты прекрасно это знаешь». И она и правда знала, не могла не знать. Просто хотела услышать это от меня.

– Я тебя не ненавижу, – ответила я.

Дженни с сомнением посмотрела на меня в зеркало.

– Ну конечно.

Интересно, стало бы ей больно, скажи я, что на самом деле больше ничего к ней не чувствую? Что я не помню, почему потеря ее дружбы казалась потерей всего мира и почему эта дружба казалась такой значительной и неповторимой. Теперь я вспоминала ее исключительно со стыдом, как бывает с любым пройденным жизненным этапом. Я вспомнила, как убивалась, когда она начала встречаться с Томом и он стал появляться повсюду: сидеть с нами в столовой, дожидаться после каждого нашего урока алгебры, чтобы две минуты идти с ней вместе от одного корпуса к другому. Я отрицала, что ревную, но, конечно, ревновала обоих. Я хотела иметь все это – парня и лучшую подругу, иметь человека, который любил бы меня так сильно, что никто не мог бы между нами втереться. Это была пульсирующая, чудовищная, непреодолимая нужда. Я знала, что нельзя испытывать, а тем более выдавать такие сильные чувства, но однажды в субботу не выдержала и накричала на Дженни в городской пекарне, рыдая, как младенец. Она обещала, что мы проведем этот день вместе, вдвоем, как бывало до Тома, но спустя час он присоединился к нам, пододвинул стул к нашему столу и уткнулся носом ей в шею. Я больше не могла это терпеть. Я сорвалась.