Моя тюрчанка

Зимой малолетнюю Ширин неохотно выпускали на улицу. Так что покидаться с приятельницами снежками или слепить из снега медведя или барса удавалось лишь изредка. Дома было с дюжину книжек. Папа с мамой подсовывали дочке детский пересказ исламских преданий, но саму Ширин больше притягивала книжка о животных, полная цветных картинок; да еще увесистый томик волшебных сказок народов мира.

Любимая и меня попросила поделиться воспоминаниями о детстве. Я поскреб в затылке, точно это должно было разворошить мою окаменелую память. Вообще-то, мне было не особо по душе возвращаться мыслями в «золотые годы». Но моей милой я не мог отказать.

Ни в заводных стегозаврах и трицератопсах, ни в обязательных для мальчика машинках я не знал недостатка: мои родители – люди зажиточные – охотно баловали меня новыми игрушками. Я рос тихим молчаливым ребенком – что, пожалуй, устраивало папу и маму. Пока, закрывшись в комнате, я играл со своими плюшевыми тиграми и пластмассовыми самолетиками, родители могли спокойно заниматься своими взрослыми делами.

Проблемы начались, когда меня отдали в детский сад. Воспитательница говорила моим маме и папе: «Сынок у вас хороший. Послушный и собранный, как девочка». Но для сверстников, ходивших со мною в одну группу детсада, моя кротость олененка означала трусость зайчишки. Толкнуть или пнуть мальчика, который «чуть ли не девочкой родился», было для моих одногруппников делом чести.

Не тогда ли был нажат спусковой крючок моей психической болезни?.. Я стал плохо спать по ночам. Просыпался от кошмаров и плакал. Маме с трудом удавалось меня успокоить, чтобы я снова заснул…

Разговор, начатый на кухне за ужином, мы продолжили в постели, в спальне со шторами на окнах и погашенным светом. Мы плодотворно провели день: читали Махабхарату, сразились в шахматы, посмотрели три фильма и не один раз занялись любовью. По всему телу разливалась приятная усталость. Глаза слипались. Все же я, мобилизовав оставшиеся силы, приподнялся над моей девочкой и принялся щупать и целовать груди милой, недвусмысленно сигнализируя о своих намерениях.

Мы занялись любовью в четвертый раз за сутки.

Глубокой ночью я вдруг проснулся. Сердце мое дико стучало, со лба стекал пот, а руки и ноги дрожали. Я чувствовал себя как в каменном мешке, как на дне пересохшего колодца. Где не надо даже распрямлять полностью руки, чтобы упереться ладонями в противоположные стенки. Запрокинь голову – и не увидишь ничего, кроме куска ночного неба цвета чернил.

«Вам с Ширин осталось жить три дня!.. – как бы пульсировала в моем плавящемся мозгу жуткая мысль. – Три дня!.. Три дня!.. А потом вы наглотаетесь таблеток и умрете».

Меня охватила запредельная паника. Из горла вырвался сдавленный хрип. Я хотел разбудить свою милую, обнять ей ноги и униженно просить ее отменить наше самоубийство. Пожалуйста, Ширин!.. В моей квартире ты будешь, как в крепости, как монахиня в келье. Здесь до тебя не дотянутся кривые длинные когти миграционной полиции. Да и в супермаркет можно ходить спокойно: вряд ли в трех сотнях шагов от дома, в жилом квартале спального района, напорешься на жандармский патруль. А там, глядишь, поднакопим деньжат и купим у каких-нибудь жуликов фальшивую визу или разрешение на временное проживание. Наверное, многие мигранты так делают… Или, еще лучше, говорящая голова президента в телеящике объявит миграционную амнистию, как это было лет двенадцать назад.

Я прислушался к мерному дыханию милой. Она спокойно спала, слегка посапывая, будто ребенок; одеяло было натянуто под самый ее подбородок. Усилием воли я загнал свой позорный страх куда-то в уголок своего сердца. Положил руку на Ширин и не заметил, как снова заснул.

21.Цикады

Открыв глаза, я увидел: к кровати придвинута тумбочка, на которой красуются две чашки кофе, распространяющие приятный бодрящий запах, и тарелка с бутербродами. Ширин – обнаженная, с длинными распущенными волосами – сидела на краю постели и улыбалась.

– Доброе утро, любимый!.. – ласково сказала моя девочка. – Я принесла нам завтрак.

Кофе был восхитительный, как и бутерброды с жареным беконом. Я хорошенько подкрепился и окончательно проснулся. А глядя на свою милую – такую стройную, гибкую, как бамбук, изящную – я вспомнил и о других, кроме питания, потребностях. Губами, на которых еще оставался аромат кофе, я полез целовать груди Ширин. Языком щекотал ее разом затвердевшие соски. Моя девочка застонала.

Мы повалились не кровать. Целовались – долго и жарко. Темная кровь быстрее бежала по нашим жилам и артериям; стучала в висках… После соития мы, тяжело дыша, распластались на постели. Так мы лежали минут пять.

Моя красавица повернула ко мне голову:

– Ну что, солнце?.. Я готова одеться и ехать в зоопарк.

– Ага… – отозвался я, припоминая, что действительно обещал милой прогулку по зоопарку.

Наши сборы в поездку превратились в веселую игру. Я не отдавал мой девочке бюстгальтер. А она бегала вокруг меня, заливаясь волшебным родниковым смехом. Время от времени я ловил Ширин, притягивал к себе и целовал в лоб, в переносицу, в губы.