Моя удивительная жизнь. Автобиография Чарли Чаплина

Сидя в поезде, мы смотрели в окно на свинофермы и предвосхищали свои свиноводческие успехи. Мы ели, спали, и нам грезились только свиньи. И вот тут я купил книгу о научных аспектах свиноводства, и если бы не она, то точно забросил бы шоу-бизнес и стал фермером. В книге настолько натурально, в стихах и красках, описывалась процедура кастрации бедных хряков, что мои мечты о сельской жизни быстро улетучились и я постарался быстро забыть о своих свиноводческих намерениях.

Я все время возил с собой скрипку и виолончель. Надо сказать, что с шестнадцати лет каждую неделю я брал уроки игры у нашего дирижера или у кого-нибудь из музыкантов по его рекомендации. Я практиковался по четыре-шесть часов каждый день в своей спальне. И поскольку был левшой, струны на моей скрипке были переставлены. Мне очень хотелось стать настоящим музыкантом, ну а если бы это не вышло, я хотя бы мог использовать музыкальные инструменты во время представлений. Впрочем, со временем стало понятно, что хорошего музыканта из меня не получится.

В 1910 году Чикаго был мрачным, угрюмым и неприветливым городом, в котором все еще жили отголоски давней войны. Огромный, богатый, покрытый славой город дыма и стали, как писал о нем Карл Сэндберг[17], окружали бесконечные плоские равнины, похожие на русские степи. Чувствовался дух яростного и безудержного веселья первых поселенцев, будораживший чувства, но за ним скрывалось горькое мужское одиночество. Противовесом этому служило национальное помешательство, известное как бурлеск-шоу в исполнении комедиантов и двух десятков девиц сопровождающего их хора. Некоторые из них были симпатичными, другие – так себе, а то и вовсе не очень.

Что касается комедийных актеров, то многие были действительно смешными, а вот сами сценки, которые они разыгрывали, были непристойными, циничными и откровенно вульгарными. В них царила атмосфера мужского доминирования и враждебности ко всему женскому, а также высмеивания нормальных взаимоотношений между мужчиной и женщиной. В Чикаго таких спектаклей было предостаточно, один из них назывался «Говяжий трест Уотсона», в котором были заняты двадцать неимоверно толстых дам среднего возраста, выступавших в тесных трико. В афише было написано, что все вместе они весили несколько тонн, а фотографии, на которых они позировали с унылым жеманством, были удручающе грустными. Фотографии были выставлены прямо перед театром.

В Чикаго мы жили на окраине города, на Уобаш-авеню, в маленькой гостинице, которая хоть и выглядела унылой и грязной, но зато имела романтическую ауру, ведь здесь жили самые красивые девушки бурлеск-шоу. В каждом новом городе мы старались проложить «пчелиную тропу» к гостинице, где останавливались девушки, следуя зову естественных желаний, но эти желания так никогда и не материализовались. Ночные поезда тенями мчались по стенам моей комнаты, подобно картинкам из старого биоскопа, и все же мне нравилась эта гостиница, хотя ничего интересного здесь не произошло.

Одна тихая симпатичная девушка почему-то всегда была в одиночестве, словно старалась сосредоточиться на чем-то, что касалось только ее одной. Я иногда встречал ее при входе в гостиницу, но ни разу не пытался познакомиться, да и девушка не давала мне повода для знакомства.

Когда мы отправились из Чикаго на побережье, оказалось, что она ехала с нами в одном поезде, – многие труппы путешествовали вместе по одному и тому же маршруту и давали представления в одних и тех же городах. Я увидел ее, разговаривающую с одним из наших парней, когда проходил по вагону. Немного позже он подсел ко мне.

– Что это за девушка? – спросил я.

– Очень симпатичная. Бедняжка, мне так ее жалко.

– А в чем дело?

Он пододвинулся поближе.

– Помнишь, ходили слухи об одной из девчонок, которая подцепила сифилис? Так вот это она.

В Сиэтле ей пришлось оставить труппу и лечь в госпиталь. Мы собирали деньги для нее, как это обычно делали все артисты, занятые в одном шоу. Ее было действительно жалко еще и потому, что все знали про ее беду. Она с благодарностью приняла нашу помощь, а позже даже вернулась в труппу. Девушку вылечили инъекциями сальварсана – нового для того времени лекарства.

Районы красных фонарей существовали во всех городах Америки. Чикаго был знаменит своим «Домом всех наций» – борделем, который содержали две пожилые сестрички Эверли. Заведение было известно тем, что предлагало девушек любых национальностей. Интерьеры тоже были на любой вкус: турецкие, японские, в стиле Людовика XVI, был даже арабский шатер. Бордель был самым шикарным и дорогим в мире. Его клиентами являлись миллионеры, заправилы бизнеса, министры, сенаторы, судьи и многие другие. После удачных сделок и заключения соглашений здесь часто устраивали вечеринки участники переговоров, в этом случае заведение снималось на всю ночь. Говорили, что один богатый сибарит провел у сестричек целых три недели, прежде чем снова увидел белый свет.