Моя вера

Я называю себя санатани, потому что верю в учение Вед, Упанишад, Пуран и всего, что принято понимать под индуистскими священными текстами, а потому верю в аватары и перерождение. Я также:

   1) верю в варнашрама-дхарму в строго ведическом смысле, а не в нынешнем, опошленном и грубом её варианте;

   2) верю в защиту коров в куда более широком смысле, чем это принято;

   3) не отвергаю почитания образов.

Читатель заметит, что я воздержался от употребления слов «Божественное происхождение», говоря о Ведах и подобных им священных писаниях, ибо я не верю в исключительную божественность Вед. Полагаю, что Библия, Коран и Зенд-Авеста — столь же боговдохновенные священные писания, сколь и Веды. Моя вера в священные писания индуизма не заставляет меня воспринимать любое слово, любой их стих как боговдохновенный. Кроме того, не буду скрывать, не со всеми священными книгами индуизма я знаком непосредственно. Я могу притязать лишь на знание истин, составляющих самую суть священных писаний, и на глубокое их почитание. Я отвергаю любую интерпретацию священных текстов, сколь бы учёной она ни была, если она противоречит разуму и нравственному чувству.

Я безоговорочно верю в индуистский афоризм, утверждающий, что шастры не знает ни один из тех, кто не достиг совершенства в невинности (ахимсе), правдивости (сатье) и самоограничении (брахмачарии), а также не отверг всякое приобретение и не раздал свои богатства. Институт гуру очень полезен, однако в наш век миллионы вынуждены обходиться без наставника, так как очень трудно найти гуру, который сочетал бы в себе совершенную праведность с совершенным знанием. Впрочем, не стоит отчаиваться и думать, будто нельзя познать истину своей религии без наставника, потому что основы индуизма, как и любой великой веры, неизменны и легко постижимы. Каждый индуист верит в Бога и Его единственность, в перерождение и спасение.

Чувство, которое я испытываю к индуизму, сродни моей любви к жене, и его столь же трудно облечь в слова. Моя жена трогает моё сердце, как никакая иная женщина. При этом я вполне сознаю её недостатки. Возможно, их у неё даже больше, чем мне видится. Однако меня связывает с ней ощущение нерасторжимых уз. Точно такое же чувство я испытываю к индуизму со всеми его ошибками, грехами и недостатками. Ничто не переполняет мою душу таким восторгом, как музыка «Бхагаватгиты» или «Рамаяны» Тулсидаса, единственных священных книг индуизма, которые я в какой-то степени знаю. Когда мне казалось, что я умираю, «Бхагаватгита» утешала меня. Мне известно, что ныне все великие индуистские святыни сделались прибежищем порока, но, несмотря на их все слабости, я продолжаю любить их. Они влекут меня, как ничто иное. Я убеждённый реформатор, однако моё религиозное усердие никогда не заставит меня отвергнуть ни одну сущностную черту индуизма.

Индуизм как религия не тяготеет к закрытости и придирчивому выбору адептов. В нем есть место почитанию всех мировых пророков. Это и не миссионерская религия в обычном смысле слова. Без сомнения, она приняла под своё крыло множество племён, однако само их обращение в индуизм носило эволюционный характер и происходило исподволь, незаметно. Индуизм учит каждого поклоняться Господу, как требует его собственная вера, или дхарма, и потому живёт в мире со всеми религиями.

Индуизм растёт и ширится

Подобно Гангу, индуизм чист и не замутнён в своих истоках, однако в своём течении постепенно утрачивает чистоту. Подобно Гангу, он оказывает благотворное воздействие на мир. В разных местностях и у разных народов он принимает различную форму, но сущность его остаётся неизменной. Обычай — это не религия. Обычаи могут меняться, но религия пребудет вечной.

Чистота индуизма зависит от аскетизма и самоконтроля его адептов. Каждый раз, когда их религия подвергалась опасности, индуисты приносили самое суровое покаяние, исследовали причины угрозы и предпринимали все усилия, чтобы побороть их. Шастры постоянно росли. Веды, Упанишады, Смрити, Пураны, Итихасы появились в разное время. Все эти книги были порождены необходимостью того или иного конкретного временного периода, и потому, на первый взгляд, противоречат друг другу. Эти книги не провозглашают заново вечные истины, а показывают, как эти истины понимали и как следовали им в те времена, когда создавались те или иные священные писания. Обычаи, вполне приемлемые в ту или иную далёкую эпоху, если слепо подражать им сейчас, увлекут нас в «трясину отчаяния»[33]. Неужели потому, что некогда дозволялось приносить в жертву животных, мы должны возродить эту традицию? Неужели если прежде мы вкушали говядину, нам следует и сейчас употреблять её в пищу? Неужели если в древности ворам отрубали кисти рук и ступни, нам должно вернуться к этому варварству? А не возродить ли нам многомужество? Не заключать ли браки между детьми? Если в незапамятные времена мы отвергли какую-то часть человечества, неужели её потомки до сих пор должны носить позорное клеймо париев?