Моя война

Закончив говорить, он плюнул кровью в сторону майора и упал на пол.

Два палача-солдата стали бить Гришу ногами, я пытался их остановить, но майор вывел меня за локоть в другую комнату. Лицо его было бледно. Он проговорил сквозь зубы:

– Восемьсот русских бандитов! И ваша деревня их кормила и поила, вы за это еще заплатите. Идите!

Я направился к двери, поняв, что цифра «восемьсот» испугала офицера. Я знал, что вас гораздо меньше: Гриша перед смертью решил помочь вам… Не успел я взяться за ручку двери, как автоматные очереди известили, что вы вступили в бой.

Офицеры оттолкнули меня от двери и выбежали из дома.

Я хотел вернуться к Грише, но солдат преградил мне путь и указал на дверь. Благословив Гришу через стену, я вышел из дома, но не на улицу, где шёл бой, а в огород и направился в церковь, где молился до конца боя за спасение души героя Гриши и за вашу победу.

После боя за мной опять пришли солдаты и повели меня исповедовать девять наших жителей во главе с мэром (пастор перечислил фамилии), которых расстреляли у реки.

Пастор рассказывал подробнее, чем я сейчас излагаю, а мы все, не стесняясь, плакали.

Мы поняли, какую поддержку оказал нам перед смертью Гриша. Цифра 800 сдерживала немцев, и это позволило нам вести бой в течение 8 часов. Если бы немцы знали, что нас всего около полусотни, они выбили бы нас из Анжери в первую же свою атаку.

Затем пастор поведал о своём разговоре с дочерью кузнеца, которая рассказала ему о действиях Гриши при появлении немцев в деревне.

Семья кузнеца сидела за завтраком, когда на улице затарахтели машины. Дочь бросилась к окну и, увидев немцев, крикнула:

– Немцы!

Гриша, который тоже сидел за столом, не посмотрев в окно, кинулся на улицу, наверно думая, что немцы приехали сдаваться. Выбежав за калитку, он столкнулся с немецкими офицерами, вышедшими из легковой машины. Гриша рванул было обратно, но, поняв, что убежать невозможно – немецкие солдаты в ближайшей грузовой машине защелкали затворами автоматов, – он выхватил револьвер и разрядил его почти в упор в немецкого полковника. Выстрелив в другого офицера, Гриша побежал к дому, но был остановлен автоматной очередью. Падая, он еще несколько раз выстрелил в бежавших к нему немцев.

Что было дальше, дочь кузнеца не знала – вместе с отцом бросилась во двор, а потом к церкви за матерью.

Мы попытались узнать у пастора, убили ли немцы Гришу перед уходом из деревни при нашей первой атаке или он сгорел, будучи тяжело раненным и избитым?

Пастор этого не знал.

– Ваш товарищ принял мученическую смерть. Он отдал жизнь за свободу Франции в общей борьбе с нацизмом.

Рассказ священника нас взволновал. Мы поняли, что Гриша и мёртвым сражался вместе с нами этими «восемью сотнями» русских партизан. Мы не спали всю ночь, обмениваясь впечатлениями о бое в Анжери, о смерти Гриши, и задумывались вслух над тем, что же делать дальше.

Немцы ещё не ушли из Франции, и мы горели желанием драться с ними до полной победы, но Марсель и Ник сказали, что советское правительство не советует своим гражданам вступать в иностранные армии. Этим была определена наша дальнейшая судьба, и мы, привыкшие действовать по собственной инициативе, чувствовали себя не в своей тарелке.

59

У Алисы был приказ о доставке отряда на сбор советских партизан востока Франции в город Нанси. Она зачитала его после отъезда пастора. Слушая, мы с Валерием почувствовали, что этим приказом освобождались от ответственности за дальнейшую судьбу наших товарищей. И хотя приказ исходил из штаба советских партизан (или от «Комитета бывших военнопленных», не помню точно), который мы до сих пор не признавали, теперь положение изменилось. В Париже был советский посол Богомолов, поэтому, думали мы, штаб советских партизан им узаконен, и теперь надо подчиняться, никуда не денешься.

На другое утро после визита пастора мы начали собираться в Нанси. Было солнечно и прохладно. Сборы оказались недолги, только с машинами пришлось повозиться, но мы к этому привыкли. Когда все было уложено, кто-то вспомнил о коте Ваське. Начали его искать, но безрезультатно – он исчез, видно, ему помогли спрятаться четвероногие друзья.

Прощайте, Анжери, Савиньи, Венизи, прощай, Верхняя Сона. Прощайте навсегда! Не помню, сколько времени мы добирались до Нанси, помню только, что водители экономили бензин, глуша моторы на спусках. Валерий ехал в первой машине, я – в последней. Всего было пять машин, одна из них грузовая.

Перед Нанси мы остановились, водрузили знамя отряда на головную машину и въехали в город.

Жители провожали нашу колонну аплодисментами – партизаны были тогда в почёте.

Алиса знала адрес, и мы вскоре подъехали к большому серому зданию, обнесённому высокой стеной. Раскрылись массивные металлические ворота, и мы въехали во двор армейской казармы. Ворота закрылись. Начиналась казарменная жизнь, неприятная для штатского человека и ненавистная партизану. Двухэтажные деревянные нары без матрацев и подушек, армейская кухня и… отсутствие начальника.

Алиса быстро уловила этот существенный пробел в организации сбора и объявила себя главной.