Моя война

Тех, кто улетал, повели на таможенный досмотр. Мне подумалось, что это будет быстрая и достаточно условная процедура – всё же люди улетают не на курорт, а на войну. Я ошибался. Узбекские таможенники рьяно исполняли свои обязанности, перетряхивая наши чемоданы, выворачивая карманы. Как и многие новички, я не знал, что есть ограничения на провоз спиртного. Разрешалось только две бутылки водки. А ведь некоторые уложили в закрома чемоданов по три, а то и по четыре бутылочки. Лишние литры изымались. Но никто не оставлял свои бутылки на таможне. Они тут же шли по кругу среди желающих. Настроение быстро улучшалось. Становилось шумно и весело. Те, кого ошмонали, проходили в главное помещение этого огромного железного дома. Но даже этого зала было мало для всех, кто улетал по разным направлениям в Афганистан. Женщины, офицеры и прапорщики, солдаты. Все с вещами. Становилось душно и тесно. На улицу никого не выпускали. Туалет один на всех. Пока всех проверяла таможня, проснувшееся солнце стало беспощадно нагревать железную крышу этого «склада». В «отстойнике», где нас держали, становилось невыносимо жарко. Как же надо было не любить своих людей, чтобы вот так, по-скотски, отправлять их на войну?! Но народ не роптал. Пели песни, рассказывали анекдоты, смеялись громче обычного. И трудно было себе представить, что не все эти здоровые, сильные, молодые люди вернутся домой живыми.

Глава пятая

В таком большом грузовом самолёте я летел в первый раз. Не надо было сдавать вещи в грузовой отсек, не надо было искать своё место по билету. Чемоданы и сумки валялись общей кучей тут же, у ног. В центральном проходе крепили какие-то ящики и тюки. Все шумно рассаживались на откидные скамейки вдоль бортов. С улицы через открытый зад этой воздушной коровы приятно щекотало тело осенней прохладцей. Затем что-то там, сзади, заскулило, завизжало. Рампа закрылась. Машина мягко покатилась по рулёжке. Взревели моторы. «Вот и полетели!» – подумал я. На душе было пусто и неуютно. Ныло под ложечкой. И не от страха, что летел на войну, где могут убить. От того, что впереди была полная неизвестность. Что ждёт меня на этой войне?

Внизу всё удивительно походило на географическую карту, которую я почти неделю изучал в штабе округа. Те же коричневые и желтые тона. Через полтора часа полёта вышел кто-то из экипажа и прокричал: «Афган под нами!» Все кинулись к редким в этом самолёте окошкам. Ничего особенного. Горы, горы… Пустыня.

Вскоре наш самолёт пошёл на посадку. Ох уж эти афганские посадки. Это потом, пробыв год-полтора в Афгане, я немного привык к этому адскому манёвру. Но в первый раз мысль у меня была одна: «Всё! Хана!» Кто летал на самолёте в мирном небе, знает, что, перед тем как приземлиться, лайнер постепенно, идя по квадрату, теряет высоту. Афганское небо, чужое и опасное, не признавало никаких навигационных законов, кроме одного: надо выжить. Поэтому, когда самолёт, завалившись на крыло, стал просто падать, многие сидящие внутри непроизвольно вскрикнули. Я впервые в жизни почувствовал, что такое невесомость, ибо моё тело никак не успевало за стремительно летящей к земле скамейкой. Сумки и чемоданы, которые были не закреплены, стали перемещаться по салону в хаотичном направлении. Всё, что было съедено и выпито ещё на земле в Союзе и спокойно лежало в животе весь полёт, теперь переместилось к горлу и настойчиво просилось наружу. Требовались сверхусилия, чтобы уговорить сию массу остаться в организме. Некоторые так и не смогли удержать в себе утренний завтрак. Всё это, вперемешку с нашими вещами, теперь каталось по полу. Было ощущение, что наш лётчик с детства мечтал пилотировать не тяжёлый Ан-12, а скоростной боевой истребитель – такие виражи он закладывал. Но через несколько минут всё закончилось, и мы покатились по кабульской бетонке. Самолёт долго мчался мимо аэродромных сооружений, ангаров, самолётов и вертолётов. Было удивительно видеть рядом с боевым Ми-24 огромный «Боинг», рядом с зелёным невзрачным транспортником изящную «Каравеллу». Качнувшись в последний раз, мы остановились. По мере увеличения белой щели в хвосте самолёта внутрь проникал горячий тугой воздух – казалось, что дышал огнём Змей Горыныч. Нас встретил Кабул.

Не успела рампа коснуться земли, как в самолёт заскочили два солдата с автоматами наперевес. В добела выгоревшей на солнце форме, в непривычных для меня панамах, они стали собирать паспорта вновь прибывших. Те, кто прилетел не в первый раз, просто проходили мимо, улыбаясь и махая руками кому-то впереди.

Спрыгнув на землю, я огляделся и непроизвольно напрягся. Аэродром окружали горы, и казалось, что вот-вот откуда-то из них прилетит моя пуля. Но вокруг спокойно занимались своей работой люди. Это сразу успокаивало. К самолёту тут же подогнали КамАЗ и стали забрасывать в него привезённый груз. Какой-то офицер хрипло крикнул: «Кто прибыл по замене, на пересылку!» – и махнул рукой в сторону палаток рядом с бетонным полем аэродрома. «Опять, – подумал я, вспомнив ташкентскую, – неужто такой же бардак?»