Моя вселенная – Москва». Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Появились «ЧП районного масштаба» и «Сто дней до приказа» – дерзкие своим правдивым спокойствием повести, выверенные собственным опытом армейской и комсомольской жизни. И это была не просто литература, это были неудобные для власти вопросы, поставленные ребром и требующие ответа. Написанные не крикливым диссидентствующим «городским сумасшедшим», а патриотом своей страны, талантливым писателем нового поколения. Тогда многие из нас, дружившие с Юрой, слегка вздрогнули за его будущее. Но образ спокойного бойца с пулемётом в окопе оказался вполне реалистичным. Танки не прошли, атаки захлебнулись (а было их немерено). Юра Поляков выстоял и навсегда вышел из окопа. Одна за другой выходили книги, которые сразу же становились жизненно необходимыми даже тем, кто читать отвык, но думать не разучился. Начались съёмки фильмов, постановки спектаклей. Русская литература не остановила своё необходимое Отечеству и народу движение.

Писатель Юрий Поляков никогда не подстраивался под потребности власти, общества, истории. Ни одной конъюнктурной книги в его библиографии! И это при том, что все его повести – о самом насущном, сегодняшнем, близком и понятном всем, живущим с ним в одном времени и пространстве. Он просто жил и живёт среди своего народа, будучи его кровной частичкой. Но не всякому человеку Господом нашим дано сказать за всех о том, о чём думает каждый, но не может выразить это так, как может сделать это талантливый и одновременно смелый писатель: образно, ярко, доступно – так, «чтобы даже генерал понял». Талант и душевные человеческие качества Юрия Михайловича Полякова востребованы сегодня и во власти, и в обществе, и в литературе. «Врождённый порок» человеческой справедливости и писательской ответственности и сегодня не даёт ему – главному редактору главной российской писательской газеты, члену самых серьёзных общественных организаций нашей страны – права на сытое и равнодушное «пребывание в должностях». «Шестьдесят не девяносто – время есть ещё для роста!» У него и у нас – его читателей и друзей – всё впереди!

…Уедем за город с товарищем,
Где даже сосны выше туч,
Затопим баньку и заварим щи
И «распечатаем сургуч»!
Потом – «о книжицах, о девицах…»
И нет счастливей мужиков!
Куда от нас удача денется? —
Скажи мне, Юра Поляков!..

2014 г.

Сергей Шаргунов Поле Полякова

Вспоминаю, как летали с Поляковым в Киев, к Табачнику, тогда министру образования, защитнику русского языка. Обстоятельная дискуссия, неторопливые чаепития. Жёлто-осен-ний свет над красивым городом. Мягкость разговоров. Украина, казалось, отдышалась после площадных страстей. Ужин в ресторанчике, стилизованном под мазанку. Поляков, своим спокойствием органично вписанный в антураж, компанию, даже время года. Прошло немного времени – пламя, стрельба, кровь, ярость…

Можно ли это было предсказать? Наверняка. Вот и Поляков тогда говорил о глубине раскола между странами, коварстве исторического времени и о том, как мало убеждённых весомых сил, настроенных на союз с Россией. Но дело не в предсказаниях. Дело просто в том, что, едва я собрался написать о Полякове, почему-то вспомнилась та осенняя поездка и та белостенная хата с грубым деревянным столом, заставленным закусками. А почему?

Может, потому что обманчивое благодушие золотистого Киева, через несколько шагов подхваченного и унесённого чёрнокрасной стихией, в моем подсознании слилось именно с ним, с Ю.М. Поляковым, чья консервативная основательность – лишь первая часть его литературы и публичного образа, степенный пролог к чему-то совсем другому – всё опрокидывающему вихрю. Поляковский ироничный прищур, закатные ироничные лучи ещё мирного Киева, точная земная ирония поляковской прозы – всё это щели, за которыми мечется пожар.

В жизни Поляков чуть лукавый, чуть смущённый, чуть надменный. Он часто выглядит закрытым, обычно спокоен, даже вальяжен, но ощущается его взрывчатость.

Так и в его книгах – за мастерски отделанным текстом вынашивается взрыв, и вот – случается, превращая будничных людей в безумцев, а скучные житейские реалии в полнейший абсурд.

И вот ещё. О чём бы Поляков ни писал – и сколь бы ни был в прозе жизнелюбив, – всякая страница пропитана горечью по поводу человеческого несовершенства. Фирменная ирония всякий раз маскирует потрясение драмой человеческого существования. Тайная горечь не сводится к ущербности социума и даже к понятным первопричинам (любой грешен, смертен и так далее), здесь есть что-то иррациональное, связанное с загадкой искусства. Поляков избывает горечь через безжалостную насмешку, в которой фатализм природного поэта, настойчиво провоцирующего дуэль со всем родом людским и отдельными его представителями всех поколений и станов.